Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

Нравственная же силаволи проистекает от повеления управить дело вольно, т. е. свободно. Это не личное желание человека, направленное чувством, и не хотение, которое возникает как результат размышления. Воля именно сила души, о которой мы уже вели речь, и потому не случайно философы понятие о воле сопрягали с какой-то «силой»: силой ума (Аристотель) или просто с силой стремления (Лейбниц). Языческая «сила воли», а также христианская «свобода воли» ставят знак равенства между свободой и силой. Модальность их осуществления в воле и есть свобода действия — одно из проявлений личной воли. Как награда или расплата приходит тогда удовольствие или боль — различные «аффекты воли» в осуществлении внутреннего состояния «хочу» (Соловьев 1988, II, с. 59).

Однако для средневекового человека, и славянина в том числе, нравственное определяется не разумом и не волей, а чувством; прекрасно иллюстрирует это весь курс «Лекций по русской истории» В. О. Ключевского (см. III, с. 373). Ощущение воли и переживание в воле направлены внешней силой. Такую силу можно собирательно называть «Божьей волей» или как-то иначе, но поскольку «в языке роднятся представления свободы и счастья», то для русского человека «воля есть именно завидная доля» (Потебня 1989, с. 208); метонимически свобода воли понимается не как выбор, а как удача. Витязь на распутье — символ воли, которой подчиняется всякая сила. Физическая сила служит силе духовной.

О свободе воли еще в X в. размышлял Иоанн Экзарх: это — всего лишь «самовластие человека», та сила души, благодаря которой человек, «познавая добро и зло, склоняется вправо и влево» (Шестоднев, л. 4а). Таково традиционное понимание свободы воли, согласно которому разум может определить правильное направление действий. Самовластного человека русские еретики с конца XIV в. определяют «самовластьем души», отрицающим Божественное предопределение.

В какой мере такое представление о силе является возвращением к язычеству, сказать трудно. Когда в середине XIX в. знаменитый славист Шафарик описывал пять коренных черт, которые «составляют основу славянского характера: религиозность, трудолюбие, невинная и беззаботная смелость, привязанность к родному языку и миролюбие», — он выражал ту мысль, что славянам присуще как бы отсутствие личной воли. Славяне «безвольны» в привычном для Европы смысле, где воля понимается как злобное насилие над другим. У славян же пределы воли не распространяются на другого «самовластного» же человека. Воля не предполагает живого объекта волеизъявления, лица страдательного, даже в том случае, когда на него направлено (как часто говорится в церковных текстах) изволение или доброе дѣяние при греческом αρετή это можно понимать и как нравъ добрый (Евсеев 1897, с. 92).

Личная воля и безличная сила пересекаются в свершении. Родство с литовским siela ‘душа, дух, чувство’ показывает, что сила есть одухотворенное чувство в модальности возможного. Здесь сила уже не физическое проявление личного самоутверждения (в соответствии с греч. δύναμις), но духовная энергия. К слову сказать, исконное балто- славянское *seila , родственное корню сѣ-яти, сѣ-мя , означало способность к излиянию мужского семени, но смысл слова впоследствии разошелся прямо противоположным образом: в литовском s ёla ‘бессилие, слабость’, в славянском — сила , т. е. совсем наоборот. Но христианизация понятий о силе и в балтийских языках показывает, что это уже не безличная неопределенная мана полинезийцев, а ощущаемоеживым существом одухотворение.

Русская сила — это былинная «силушка по жилушкам». Умирающий богатырь Святогор свою исполинскую силу передает Илье Муромцу — это дух и мощь, Илья от нее прогибается, по колени в землю уходит, потому что крепка эта сила и ему еще — не по силам. Материализованное ощущение природной силушки передано здесь очень образно. Это некое семя жизни, которое приводит в движение все вокруг, являясь исходной точкой всех свершений: нужно лишь бросить(ся) в дело. Символом такой силы стало природное вещество: камень, затем железо, в новое время алмаз — камень как железо.

Христиане отчасти заимствовали у язычников обозначения и внутренней силы. Силы небесные, силы нездешние — безличные помощники Бога, которым позволено общаться с людьми и в нужных случаях вливать в них силу ( влиять на них), которая уже не сила, конечно, а благодѣть — благо, которым касается (дѣеть, дѣжеть) человека Божественная энергия. Бог — властитель духа, и потому христианская душастала своеобразной заменой языческой силе. В христианских текстах эта идея проявилась в славянском переводе «Ареопагитик» — неоплатонических произведениях, основным содержанием которых было истолкование энергии как деятельности Бога.

Сущность силы и ее проявление представлены в общей словесной формуле: сила воли. Формула не освобождает от личной ответственности (воля), но объясняет все модальности действий, возможные согласно «нездешней» силе, или, как полагают русские философы, идее-силе (Ильин, 6, 3, с. 29). «Это световой луч, который насовсем сердце никогда не покидает; это схваченное в становлении совершенство, пусть даже это становление осуществляется пока медленно, с колебаниями»; «это не какая-то идея долженствования, не какое-то неосуществимое понятие предела» — а постоянно развивающееся в каждом стремление к действию. Это сила-мощь, которая осуществляется в постоянном труде души. «Воля и труд человека...» — русское представление о такой вот силе, к которой подключается каждый представитель племени, ощущая себя как бы частью этой всеобщей мощи; в энергетических своих потоках она оживляет человеческие воли.

Мочь и мощь — одно и то же слово, но в разных формах звучания (русском и церковнославянском) и значения (русский глагол и церковное существительное). Русское выражение, равнозначное церковно-славянскому мощь, — по́мочь. Соборная мощь осуществляется в конкретной помочи, которую оказывают кому-то всеобщим волевым усилием. Конкретность действия (мочь — могу!) и отвлеченность идеи такого действия (мощь как сила) совместно выражают типично русскую дуальность идеи и вещи. Сила-мощь и воля-помочь как бы расходятся, например, в противопоставлениях типа мочь как (по)смѣть, но мощь как сила; в одном случае домогаюсь, а в другом перемогаюсь (примеры различения см. в словаре В. И. Даля). Однако в исходной точке развития мочь и мощь — одно и то же. Для каждого отдельного человека они сходятся в его сердце, а для каждого отдельного слова — в его корне.