Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

В последовательном усложнении корня происходит дифференциация и уточнение признаков «красы»: краса > красный > красивый одновременно соответствует движению мысли ‘сила, мощь’ > ‘внешнее ее проявление’ (окрашенность) > ‘качество (высокое из возможных)’ внешности.

Таким движением мысли выделяется и понятие о красном как поверхностной окраске; это цветное и крашеное, а само прилагательное стало означать и самый красивый цвет — красный (Иссерлин 1951). С начала XVI в. красный уже не значит ‘красивый’, это — ‘красный’. Тогда и возникает замещение в виде слова красивый («красивъ ризами и нравы же нелѣпъ» в Прологе XIV в. — в СлРЯ, 8, с. 15). Внешняя красота и внутренний облик не соответствуют друг другу. Подлинность вещи или лица уже не определяется по внешнему виду; следует присмотреться и к сути лица, прежде всего — к его нраву. Однако высшая степень прекрасного все-таки связана с этим корнем. Превосходный и отменный безусловно красны и прекрасны.

Представление о красоте как высшей степени блага очень распространено и весьма устойчиво. Форма прилагательного во множественном числе: вся красная или просто красная мира сего означает все земныеблага, которые, разумеется, кратковременны и отчасти случайны, потому что вряд ли истинны в отношении к вечности, однако по земным меркам все-таки и они хороши. Поэтому в некоторых сочетаниях слов развивается значение, которое можно было бы передать такими современными понятиями, как ‘высокосортный’, опять-таки наилучший, наивысший, торжественный. После XV в. в русском языке появились: красная кожа, красный товар (меха), красная рыба, красная рухлядь (тонкие восточные ткани, шелка), красный лес (деловой сосновый), красный мед (годный на сыту), красное золото (с примесью меди) и даже красная смерть

— почетная казнь через повешение, а не четвертование или что-то еще, столь же постыдное и жестокое. Теперь красивым осознается все полезное, а наречная форма красно/краснѣ в точности соответствует формам добро/добрѣ, лѣпо/лѣпѣ — прилично, как следует, достойно; то, что идет на пользу. В XVI в. не редкость высказывание вроде такого: «Алчьба здравью мати, а уности вожь, старцемъ — красота» (Пост., с. 2б): пост — здоровью мать, юным — руководитель, старцам — польза.

Хотя не известны моменты исторических переходов смысла в корне крас-, тем не менее общее направление их понятно. Сначала красота понималась как один из конкретных признаков лица или предмета ( вещно), по которому лицо или вещь узнавали. Затем красота — простое внешнее свойство, которое лишь подчеркивает наличие за ним чего-то истинного, что и существует помимо нее. Наконец, с XVI в. красота отчасти и польза, а впоследствии, по-видимому, только польза, связанная с наслаждением и удовольствием. Уже с XI в. в переводных текстах появляется это значение (co-значение) слова — ‘радость, удовольствие’, но тогда оно было связано со значением переводимого греческого слова, ср. τερπνόν ‘наслаждение, удовольствие’, τερπνός ‘приятный и милый’. Такое значение не стало основным или хотя бы особо важным в понимании красоты и красного у русских. Красное радует и возбуждает — это ясно, красота веселит — понятно, однако поскольку это понятно и ясно, то зачем и выделять такое значение в качестве самостоятельного? Чисто книжное co-значение слова не привилось, возможно, потому, что оно обозначало непосредственное и конкретное восприятие человеком «красного», никак не передавая скрытого за этой конкретностью восприятия идеюкачества «красного-прекрасного». Русский язык последовательно выражает понятие о «красном» как объективных качествах лица или вещи — без одновременного выражения отношений со стороны тех, кто эти качества видит или пользуется ими. Красота как качество осознается существующей вне сознания человека.

Развитие представлений о цвете определенно связано не только с реальным бытом славянина, с предметным миром вещей, но и с художественным воспроизведением такого мира в его идеальной форме. Соединение цвета конкретной вещи с его обобщенным воплощением в художественной форме приводило к осмыслению цвета одновременно как прагматической ценности и как эстетической красоты. Язык — не копия, а модель реального мира, отраженно этот мир воспроизводящая; здесь важна практическая заинтересованность в «цвете», которая помогала в жизни постоянным уточнением и поправками сложившейся в сознании картины.

Наиболее «вещным», наиболее выразительным является красный цвет. Он резко выделяется на любом фоне, и хотя его «видность» составляет всего лишь половину «видности» зеленого, красный всегда заметен, поскольку отличается по силе и по насыщенности цвета. Красный в этом смысле совпадает с синим (сияющим!), отсюда в поэтической речи часто возникает пересечение смыслов двух слов. «Синее вино» в «Слове о полку Игореве» — это греческое красное вино, «синие эфиопы» древнерусских апокрифов — потная, с сине-багровым отливом кожа черных рабов. Когда в своем «Шестодневе» Иоанн Экзарх пишет о соке растений: «Видѣти бо есть въ цвѣтѣхъ едину воду, въ овомь чрьмну, а в друзѣмъ багрѣну, въ друзѣмъ синю, а в друзѣмъ зелену, въ друзѣмъ жолту, а въ друзѣмъ бѣлу и боле паче личнаго различья» (102об) — он отмечает разницу между растениями, одновременно сообщая о вкусе, запахе и виде «воды»-сока. Это, конечно, сообщение о чистоте окраски, интенсивности цвета и его прозрачности (отражаемости). Соотношение определенно выстроено по парам: темные — светлые, чермные — багряные, синие — зеленые, желтые — белые. Собственно, Иоанн выделяет два цвета: «холодный» и «теплый»; именно это для него и важно. Но и представление о красоте в древнерусском сознании было больше идеальным (Бычков 1988); духовная красота привлекала именно своей выраженностью, символически. «Красота же — строй есть нѣкоего художника» — устроенность по определенному плану, и «знаковая функция красоты» в Древней Руси определялась тем, что не украшала быт (это скорее лепота ), а проясняла сущность «иного мира», «которую трудно было описать словами, но можно было хорошо почувствовать» (Бычков 1988, с. 22).

Названия многих природных вещей дали начало именам отвлеченного от них цвета. Руда, медь, бронза, олово... цвета радуги... просто цветы на лугах...

Цвет радуги виден по-разному, везде определяется символически выраженным прагматическим интересом. Выделяют либо три, либо четыре цвета. С одной стороны, небо червлено-бело-зелено, поскольку «зеленство премудрость и силу и славу Бога предзнаменует, белость духа Святаго, червленость — кровь Спаса»; но все три — блескучие цвета. С другой стороны, в зависимости от «стихий»: зеленый — от Воды, синий — от Воздуха, красный — от Огня, бледный (!) — от Земли (в переводе «Луцидариуса» начала XVI в.).