Сабин Мельшиор-Бонне - История зеркала

Образ героя, отражавшийся в зеркале, разумеется, мог бы так и остаться его ложным двойником и поддерживать иллюзию или горячечный бред, но происходит нечто иное, ибо он обретает четкие черты, воплощается в жизнь потому, что при помощи воздействия, производимого театральной игрой, воображение дало новый импульс реальности, а реальность, в свой черед, как бы «принимает эстафету» у воображаемого и приходит ему на смену благодаря тому, что на героя устремлен любящий взгляд юной актрисы Изабеллы; ибо реальность действительно «присутствует», когда труппа сталкивается с перипетиями повседневной жизни. Театральная сцена, на которой находят свое продолжение связи и отношения, существующие в реальной жизни, представляет собой для людей некое переходное пространство, где сталкиваются или смешиваются мечта или сон и реальность, где происходит смешение психической жизни и внешнего мира; персонаж Фракасса тогда начинает действовать как человек, желающий исправить свои ошибки и промахи, допущенные в различных испытаниях, пройденных в реальной жизни и теперь перенесенных на сцену. Но для того, чтобы «трансфер» функционировал в полной мере, и для того, чтобы реальность вновь вступила в свои права, нужно, чтобы театр со всеми его условностями исчез, что и происходит у Сигоньяка, живого, реального человека, а не у актера, исполняющего на сцене роль, когда его весьма реальный соперник, герцог де Валломбрез пытается «похитить» у него руку и сердце Изабеллы.

Готье в первой версии романа, написанной в молодости, вероятно, хотел закончить историю своего героя полнейшим поражением, когда на смену иллюзии пришло бы разочарование. Но зрелый человек, каким стал автор в 1865 г., к вящему удовольствию читателя, изменил развязку, осознав иную истину, суть коей заключается в том, что «жизнь похожа на театр, а природа на искусство так, как оригинал похож на свой портрет» 51. Повествование, превратившееся в процесс придания формы, воплощения некоего очень болезненного опыта, создает новое «посредническое» пространство, и зеркало весьма удачно осуществляет метаморфозу, пережитую Фракассом, когда он переоделся перед зеркалом: Готье освобождается от восстанавливаемого им прошлого, подобно тому, как Фракасс-Сигоньяк вновь переживает на последних страницах романа «свои первые детские впечатления, теперь уже лишенные своих печалей».

Человек прислоняется спиной к отражению и опирается на него, чтобы создать и утвердить свою истину. Зеркало освобождает пространство для игры и взаимодействия между видимым и невидимым, между сновидениями и реальностью, благодаря чему субъект может оценить себя, проецируя себя на изображение и плоды воображения, при том, что процессом разоблачения этого изображения и этих плодов воображения он сам может управлять. «Только люди легкомысленные, наделенные поверхностным, неглубоким умом, не судят о других по внешности», — иронизировал Оскар Уайльд 52.

Ранее образ или изображение, а также и отражающая поверхность постоянно недооценивались из-за того, что их подозревали в отсутствии или недостаточности глубины и дна, т. е. в отсутствии или недостаточности сущности, теперь же вся эта недооценка уходит в прошлое, стирается и исчезает перед лицом истины желания и реальности искусственности. Слова платоновского осуждения меняют смысл и оборачиваются своей полной противоположностью, и феноменология отказывается от иллюзии мира, скрывающегося за видимостью.

Однако отблески зеркала почти соприкасаются с миражом, и отражение может застыть в знак отрицания реальности. «Тщеславие» всегда подстерегает того, кто смотрит на себя и кто прибегает к переодеванию и изменению внешности. Этот «другой», смотрящий из зеркала, кому дарована краткосрочная жизнь, есть всего лишь легко исчезающее «капризное» отражение, то готовое раствориться в субъекте из-за отсутствия достаточной дистанции между ним и оригиналом, а то слишком уж независимое, даже опасно независимое и наделенное тревожной, внушающей опасения странностью.

«Ввиду того, что среди вещей, признанных ею принадлежащими ей, было найдено несколько предметов, крайне подозрительных с точки зрения того, что они могли быть ею использованы для наведения порчи и сглаза, а именно: две засушенные пуповины новорожденных младенцев; простыни и предметы дамского туалета, испачканные менструальной кровью; ладан, зеркало и небольшой нож, завернутые в кусок полотна, а также листы бумаги, испещренные словами заклинаний…» 1

Так начинался текст обвинительного заключения на процессе Беатрис де Планиссоль, схваченной в начале 1321 г. по обвинению в ереси, в измене мужу и в колдовстве. Сам факт обладания зеркалом, этим орудием дьявола, составлял часть обвинений, выдвинутых против молодой грешницы, он свидетельствовал о ее несомненной вине, был неоспоримым доказательством этой вины. Молодая женщина предстала перед епископом Памьесским и была приговорена к «стенам», т. е. к пожизненному заточению в тюрьме.

Как только в жизни человека появляется зеркало, так тотчас же вокруг него возникает целый мир фантазмов, желаний и страхов. Для проповедника нет никаких сомнений в том, что зеркало принадлежит к «профессиональному снаряжению» колдуний, держащих взаперти в этих прозрачных предметах демонов и злых духов; однако зеркало считалось вредоносным и крайне опасным предметом для всякого христианина, потому что оно «привлекает дурные взгляды». Если оно не отражает на своей незапятнанной поверхности божественного образца, то тогда оно становится средством лжи и соблазна, коими пользуется хитрый, лукавый сатана для того, чтобы совращать, вводить в заблуждение людей и губить их. Будучи предметом, создающим видимость и пробуждающим похоть, зеркало питает иллюзии, вводящие в заблуждение человеческий разум, и возбуждает плотские желания, наглядные изображения коих являются аллегорическими воплощениями греха.

По мере того как успехи в сфере изучения оптики приводят к нахождению объяснений искажающих способностей зеркала в результате преломления световых лучей, древние верования в то, что в зеркале обитает сам дьявол, уступают место осознанию реальных явлений, связанных с психикой, и отражение выпускает на свободу совсем иные страхи. Баварец Гартлиб, автор произведения под названием «Книга о запретных искусствах» (1456), уже отмечал наличие у зеркала этого посредника человеческих желаний, особой власти, особых чар пробуждать и осуществлять эти желания. «Я видел таких мастеров-умельцев, которые утверждали, что способны изготавливать такие зеркала, что любой человек, как мужчина, так и женщина, сможет увидеть в нем то, что он желает» 2. После того как долгое время зеркало было символом тех страхов, что испытывал человек перед сверхъестественными силами, оно превратилось в поверхность, на которой появляются отражения демонов и злых духов, обитающих внутри самого человека, оно превратилось в поверхность, отражающую грозную несхожесть, инакость, отражающую различия, замутняющие и затуманивающие личность.