Александр Тягны-Рядно - Франция. Магический шестиугольник

Татьяна Щербина

«Париж стоит мессы» – вздыхают на шести континентах.

«Эталон» – французское слово, и Париж – своего рода эталон. «Маленьким Парижем» города самоназываются с гордостью, «Париж стоит мессы» – вздыхают на шести континентах. Париж – не единственный красивый город на свете, но Гюго не зря написал: «Спасти Париж – это больше, чем спасти Францию, – это спасти весь мир».

Мне довелось прожить в Париже несколько лет, и каждый день я обнаруживала, что он не делится на «живой» и «исторический», жилой и офисный, на памятники и новостройки, в его знаменитых кафе и ресторанах не просто едят и пьют, там студенты за чашечкой кофе готовятся к экзаменам, там назначают встречи – дружеские, деловые, любовные, там ищут уединения, сидя за столиком с газетой, книгой или просто наблюдая жизнь вокруг.

Кафе – основа парижской жизни. Для разного настроения есть разные кафешки, кофейни, кафе как во дворце, как на вокзале, как на рынке, как в беседке – они почти в каждом доме. Есть крохотные, свойские, как у себя на кухне, где с официантом или барменом можно поговорить, будто это попутчик в купе. Есть те, куда ходят специально, чтобы посмотреть на топ-моделей и кинозвезд (например, новое кафе в Лувре), можно пойти и в рестораны, где привыкли ужинать политики, включая президента, – в Париже нет закрытых заведений, спецобслуживания и спеццен. Франсуа Миттеран любил посещать ресторан «Le Fouquet’s» на Елисейских Полях, один из самых дорогих, но желающим оказаться лицом к лицу с президентом вовсе не обязательно было раскошеливаться: можно было провести вечер с чашкой кофе.

В Париже есть рестораны всех народов мира, где не только кухня, но и официанты, и дизайн аутентичны: так что можно, не выезжая из Парижа, вдохнуть атмосферу хоть Индии, хоть Африки, хоть Америки, хоть России. Можно совершить и путешествие во времени: например, в знаменитое кафе «La Сloserie des Lilas», где к каждому столику прибиты медные таблички с именами известных писателей и художников: Бодлер, Верлен, Дега, – там, где любил сидеть каждый из них. Все в этом кафе, вплоть до клавесина, на котором играют то же, что и полтораста лет назад, осталось прежним.

Кафе – основа парижской жизни.

Кафе есть и в Лувре, и в Версале, и в здании знаменитого театра «La Сomedie Francaise» – собственно, эта неотъемлемая и, возможно, главная составляющая парижской жизни и создает ощущение сосуществования всех эпох, стилей, народов. Кафе оживляют исторические монументы, которые, таким образом, не просто «посещают» – в них живут, как живут люди и в домах XIII века, которых сохранилось немного, но они за семь веков не превратились в рухлядь благодаря чисто французской черте: ежедневно поддерживать в первозданном виде все свои сооружения и ценности. Отколупнулся кусочек штукатурки – тут же заделали, нагадила птичка – тут же помыли. Я жила в доме XVIII века, где построенную тогда же деревянную винтовую лестницу в подъезде натирали каждый день – оттого она и не снашивается уже два века. На доме этом не было таблички «памятник архитектуры» – дом как дом, каких много в Париже.

Лувр впустил в себя стеклянную пирамиду, оставаясь самим собой. Пирамида стала приглашением новому тысячелетию спуститься в музей предыдущего.

Шарль Бодлер сетовал в стихах: «Старого Парижа больше нет, форма города меняется, увы, быстрее, чем сердце смертного». Мопассан, как извест но, ненавидел построенную при нем Эйфелеву башню, считая, что эта пошлая железяка непоправимо испортила город благородного серого камня. Но в том и фокус Парижа, что он постоянно встраивает в свою историю современность, монтирует ее в живую жизнь. В отличие от России, история во Франции не отменяется и не заменяется «новыми веяниями»: Лувр впустил в себя стеклянную пирамиду, оставаясь самим собой.

Центр современной культуры Жоржа Помпиду– с вывернутыми наружу разноцветными трубами-кишками. Это был писк моды семидесятых.

Пирамида стала приглашением новому тысячелетию спуститься в музей предыдущего и посмотреть через стекло на каменные дворцы вокруг, как смотрят на драгоценную картину в раме, понимая, что ничего подобного уже не будет создано. Район, известный как «Чрево Парижа» (так называется и один из романов Эмиля Золя), когда-то был дном, клоакой. Решено было нехорошее место сделать как можно более благородным. Сначала построили Бобур, он же центр современной культуры Жоржа Помпиду, – с вывернутыми наружу разноцветными трубами-кишками. Это был писк моды семидесятых, архитекторов пригласили самых знаменитых – англичанина Ричарда Роджерса и итальянца Ренцо Пьяно. Пьяно объяснял свой проект как желание «разрушить пугающий образ культурного учреждения, это мечта о свободе отношений между искусством и людьми, и чтоб одновременно можно было вдыхать город». Не он первый сказал: «вдыхать Париж», но он не цитировал, а выразил собственное ощущение. И потому построил прозрачное здание. Бобур достиг своей цели, культурная жизнь в нем забурлила, но в двух шагах дно продолжало клубиться. Тогда на этом месте построили подземный торговый центр и пересадочную станцию нескольких линий метро. О прежнем чреве Парижа ничто больше не напоминает. И все равно, на соседней улице Сен-Дени жмутся по стенкам проститутки, и наркоманы поздно вечером облепляют ступени, ведущие в красочное подземелье. Место продолжает излучать свои волны, но насколько благоустроенным стало место, настолько респектабельнее стало и дно – просто безобидные маргиналы.

Жан-Люк Гэдар. С ностальгией вспоминают парижане об «интеллектуальных» взрывах 50-х.

Французы посчитали, что Триумфальной арке, стоящей в центре площади Этуаль, нужна рифма 20 века, и построили чуть дальше на западе Парижа колоссальную квадратную скобку, светящуюся вечером разными цветами, – Grande Arche de la Defense. Когда едешь по западному шоссе, видишь ровно в проеме арки Дефанс классическую Триумфальную – ее как бы вставили в современную раму. Район Дефанс – новый, это парижский Нью-Йорк: небоскребы, каждый из которых построен по индивидуальному проекту. Так что назвать это в нашем понимании новостройкой никак нельзя.