Александр Тягны-Рядно - Франция. Магический шестиугольник

Несмотря на свою всемирную репутацию одной из жемчужин Парижа, Монмартр как был демократическим местом, где молодые художники рисовали и продавали свои картины, так им и остается. Разница все же есть: сегодняшние художники в Пикассо не выбьются, и продают они не творения – ценителям, а сувенирный товар – толпам туристов. Повсюду слышен аккордеон, в тавернах хором поют народные песни. Храм Сакре-Кёр – вершина горы Монмартр, к нему можно совершить настоящее паломническое восхождение за «священным» медальончиком Сакре-Кёра, но все предпочитают пользоваться фуникулером. Сделать усилие в наше время – не радость, а неприятность. Хорошо, что французы не модернизируются с осторожностью: они и обычной почтой пользуются по-прежнему, несмотря на наличие электронной, пишут письма и открытки. Если бы французы отказались от усилий, Париж вдыхал бы выхлопные газы (с качеством бензина и возрастом машин тут строго), под видом реставрации сносил бы старые дома, возводя доходные многоэтажки – в общем, было бы все как в Москве. Причем, есть тут определенный парадокс. В Москве люди крутятся как белки в колесе, а результат – «как всегда», чему есть объяснение: ничего не сделали, потому что дел по горло. В Париже никто никуда не спешит: плавно пообедали, спокойно попили кофе, весь вечер ужинали, а дело сделано. И ведь еще один парадокс: в Париже уволить никого нельзя, а в Москве – запросто, но парижане стараются больше.

Париж по природе своей – город постмодернистский: он – собрание цитат всего мира, он сам – мир, меняющийся каждую минуту.

Легко узнать коммунистические районы: бедные, уродливые, грязные. То ли потому что такие люди становятся коммунистами, то ли коммунизм развращает – факт тот, что восток и север Парижа усилий делать не любят. А может, это вообще свойства Востока и Севера, где бы они ни находились. Самый респектабельный в Париже, как и в Москве, – запад, а юг ведет к Версалю, бывшей резиденции королей, ныне – пестрому и оживленному пригороду, обступившему дворец со всех сторон. Во флигелях дворцового комплекса – то приемы, то концерты, так что королевским теням не скучно.

Сакре-Кёр – вершина горы Монмартр, к нему можно совершить настоящее паломническое восхождение за «священным» медальончиком Сакре-Кёра.

Вообще-то Париж переживает период скуки: никаких тебе клошаров и хиппи «шестьдесят восьмого» – только унылые бомжи, никаких сюрреалистов, импрессионистов, дневавших и ночевавших в кафе, куда сбегались «приобщиться к биению жизни» толпы парижан, – один лишь ресторанный бизнес, процветающий на их именах. Ушла и эйфория «потребления» 80-х, когда помойки изобиловали исправными стиральными машинами, телевизорами и прочей техникой потому лишь, что все хотели иметь самые новые и модные модели. С ностальгией вспоминают парижане об «интеллектуальных» взрывах 50-х (Годар, Роб-Грийе, Кокто) и 70-х годов (философы Бодрийяр, Деррида, Ролан Барт), когда все стремились докопаться до истины. Сейчас, как кажется, спад, депрессия – возможно, это просто кажется современникам, как когда-то им казалось окончательным падением Парижа взятие Бастилии, постройка Эйфелевой башни, Бобура, установление в городе модернистских скульптур Танжера. Но Париж по природе своей – город постмодернистский: он – собрание цитат всего мира, он сам – мир, меняющийся каждую минуту, и не забывший ничего с момента своего сотворения на маленьком острове Ситэ. Гюго советовал: «Вдыхайте Париж, это сохраняет душу».

2000

2002

…события закружились вслед за моей кружившейся от шампанского головой.

«Советское – значит, шампанское», – была такая в СССР присказка, лишенная смысла, но исполненная сарказма. Другого шампанского, кроме советского, мы не знали, пить его я обычно отказывалась, от него болела голова. Но я любила Новый год со всей его атрибутикой: елкой, блестками, Дедом Морозом и загадыванием желаний ровно в полночь. Для этого непременно надо было поднять бокал шампанского, осознать величие момента и выпить до дна. И вот, наверное, оттого, что шампанское было советским, ненастоящим, желания исполнялись плохо.

1991-й Новый год впервые прошел без шампанского – его просто не было в продаже, как и ничего другого, на прилавках стояли только банки со сливовым компотом. После бокала компота голова все равно болела, поскольку у меня было тогда сотрясение мозга. Следующий Новый год, 92-й, я впервые встречала не дома: в Мюнхене. Там я узнала, что шампанское – значит, французское, а другого не бывает. Шампанское производят во французской провинции Шампань, остальные напитки этого рода называются игристыми винами, в Германии – sekt. Но пили мы в Мюнхене не sekt, а самое что ни на есть шампанское. Я, как обычно, загадала желание, и было оно каким-то отчаянным и расплывчатым, больше похожим на нервный срыв: «Доколе!». Большая, бессмертная, настоящая, безоглядная, умопомрачительная – где она? Почему ходят, как сказал поэт, «в праздной суете разнообразные не те?». И еще: Мюнхену, второй стране, где я жила после СССР, хотелось поскорее откланяться, но работа была именно там. И наконец: я объездила уже много стран и никогда не была в той, к которой меня приучали с детства: французский язык, литература, план Парижа так и оставались чисто теоретическим знанием, которое должно же было когда-нибудь соединиться с жизнью!