Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова...

Посмотрим теперь, как наш книговед пытается опровергнуть те немногие (и не главные) факты и доводы, которые он всё-таки заметил. Он признаёт: «Несомненной заслугой Гилилова является установление принадлежности всех четырёх экземпляров сборника к одному изданию». В огромной рецензии больше ни слова не уделено этому «установлению», а ведь случай удивительный: российские исследователи первыми обнаружили в напечатанных четыре столетия назад и хранящихся в центре Вашингтона и Лондона экземплярах загадочной книги один и тот же (несмотря на разные даты на титульных листах) набор водяных знаков, в том числе уникального, нигде и никогда ранее не фиксировавшегося единорога с искривлёнными задними ногами. Тот же набор водяных знаков позже обнаружен и на бумаге хантингтонского экземпляра, и этим окончательно было доказано, что все экземпляры отпечатаны одновременно. Рецензент не понял, что эта филигрань (водяной знак) важна совсем не в силу своей возможной (но вовсе не обязательной) связи с гербом Рэтленда, а в силу уникальности рисунка, исключающей случайное совпадение разных партий бумаги. Такой единорог нигде, кроме честеровского сборника, до сих пор не найден (к сожалению!), нет его и в существующих справочниках по филиграням XVI—XVII веков, где представлены многие десятки разновидностей филиграни «единорог». Открытие доселе неизвестной разновидности этой филиграни было зарегистрировано в шекспировском научном центре — в Библиотеке Фолджера в Вашингтоне — и подтверждено Библиотекой Хантингтона в Калифорнии и Британской библиотекой в Лондоне. Не понимая существа и значения сделанного нами открытия (хотя об этом подробно рассказано в первой главе «Игры об Уильяме Шекспире» и даже дано изображение уникальной филиграни), рецензент почему-то решил, что я привязываю её к гербу Рэтленда, и обвинил в «слабом понимании собственно книговедческих проблем» (!). А для демонстрации своего понимания «собственно книговедческих проблем» счёл полезным сообщить, что филиграни бывают разные (буквально он пишет: «Все изображения в филигранях отличались друг от друга»). Такой вот уровень книговедческой эрудиции...

О том, что книга Честера напечатана не ранее 1611 года, свидетельствует лондонский экземпляр с этой датой на титульном листе. Все предположения, что в 1611 году якобы продавались снабжённые новым и странным титульным листом некие гипотетические «остатки» тиража 1601 года, абсолютно бездоказательны (их неадекватность ситуации подробно рассмотрена в первой главе «Игры»), но рецензент повторяет одно из них чуть ли ни как само собой разумеющийся факт. Ещё на один год позволяет уточнить время появления сборника эпиграф из Горация: «Мужу, хвалы достойному, Муза не даст умереть» (то есть умереть памяти о нём). Помещённые сразу после имени Джона Солсбэри, умершего летом 1612 года, эти слова имеют здесь посмертный характер, так же как и двусмысленное пожелание ему «блаженства небесного и земного» (в земле!). Там же говорится, что имя Солсбэри помогает скрыть, завуалировать (overshadow) подлинный смысл книги от непосвящённых. Совершенно не учитывая мистификационный характер издания, рецензент безапелляционно заявляет, что этот эпиграф может относиться только к живому человеку, ибо Гораций в своё время адресовал стихотворение, из которого взята эта строка, здравствовавшему тогда римлянину. А вот такой учёный, как У. Мэтчет, многие годы отдавший изучению книги Честера и всего, что с ней связано, определённо считал, что эпиграф из Горация носит здесь посмертный характер. Как можно не учитывать, что отдельно взятая и перешедшая в другое произведение в качестве эпиграфа фраза часто теряет детерминированную связь со своей alma mater и приобретает иной смысловой оттенок в новом контексте?! Это относится и к строке из эпиграммы Марциала, обретающей на титульном листе книги Честера двусмысленность, отсутствующую в древнем оригинале и потому начисто отвергаемую Г. Но эту двусмысленность заметил ещё выдающийся шекспировед XIX века Э. Дауден!

Противоречие моей датировке — 1612 году — Г. видит и в том, что Честер, посвящённый в рыцари в 1603 году, не назвал себя на титульном листе «сэром». Но ведь он скрывал подлинную дату издания книги, а такая деталь могла всё выдать! И вообще титул «сэр» указывался не всегда, особенно в изданиях-мистификациях. Например, в «Кориэтовых Нелепостях» среди авторов панегириков в честь Кориэта была целая дюжина рыцарей, но лишь один из них обозначил себя в этом качестве.

В другом месте Г. утверждает, будто новая датировка сборника выводится мною только из идентификации его героев с Рэтлендами. Неверно! Даже само имя «Рэтленд» появляется в моей книге только после того, как по целому ряду фактов определилось, что честеровский сборник вышел не ранее лета 1612 года (смерть Солсбэри совпадает почти день в день с похоронами Рэтленда, благодаря чему Солсбэри и попал в сборник — «чтобы его имя вуалировало правду»). Но даже если не обращать внимания на это совпадение, на эпиграф из Горация и, опираясь на лондонский экземпляр, датированный 1611 годом, констатировать, что книга появилась не ранее этой даты (и во всяком случае значительно позже 1601 г.), то и этого вместе с поэмой-реквиемом и стихотворениями Джонсона было бы достаточно для отождествления Голубя и Феникс с четой Рэтлендов. Ибо речь идёт не о каких-то (как полагает этот и другие не читавшие честеровский сборник оппоненты) незначительных «совпадениях аллегорических и символических намёков с некоторыми фактами биографии Рэтленда и его жены». Перед нами — полное совпадение всех основных линий истории Голубя и Феникс с необыкновенными отношениями и занятиями бельвуарской четы и обстоятельствами их окружённого тайной ухода из жизни и похорон. Другой пары, которая бы так полно вписывалась в честеровский сборник, во все составляющие его поэмы и стихотворения, в то время (и не только в 1612 г.) просто не было. Эта идентификация получила потом и другие подтверждения, особенно в связи с Джонсоном и его отношениями с Рэтлендами. Правильная датировка и идентификация персонажей взаимоподтверждаются.

Считая мистификацию с датировкой, обращённой вспять на 11—12 лет, невероятной, рецензент не обратил внимания на приведённый мною пример с так называемым «фальшивым Шекспировским фолио». А ведь этот пример — важнейший, имеющий, к тому же, прямое отношение к «шекспировскому вопросу», чего Г. тоже не понял. В 1619 году издатель Пэвиер и печатник Джаггард отпечатали десять шекспировских и сомнительно-шекспировских пьес, но были остановлены, хотя на некоторые из пьес они имели законные права; тогда они выпустили эти пьесы в продажу по отдельности, снабдив их титульными листами с фальшивыми датами (1600, 1608, 1618 гг.), а некоторые — и фальшивыми эмблемами. То есть датировки отставали от настоящей от 1 года до 19 лет! Подлинная датировка установлена английскими учёными только в XX веке путем анализа водяных знаков и полиграфических реалий, но о причине, побудившей солидных членов Гильдии прибегнуть к мистификационной датировке, можно только догадываться. Запретить печатать не содержащие никакой крамолы книги, на которые издатель имел законные, зарегистрированные права, могло тогда только лицо, облечённое большой властью, например граф Пембрук. Рецензент Г. на целой странице вовсю потешается над теми, кто считает, будто кто-либо, в том числе Пембрук, мог «властно распоряжаться изданием книг в королевстве — запрещать, доверять, поручать». Здесь, как и в других разделах своей рецензии, Г. проявляет незнание достаточно общеизвестных фактов. Граф Пембрук был лордом-камергером, ему была подконтрольна и Компания (Гильдия) издателей и печатников, члены которой обращались к нему как к последней инстанции для решения важных вопросов. Фактов о влиянии в издательском мире его матери Мэри Сидни-Пембрук в «Игре об Уильяме Шекспире» приведено достаточно, так что нет никаких оснований сомневаться в возможностях круга Пембруков — Сидни («Великих Владетелей пьес») способствовать (доверять, поручать, финансировать) изданию нужных им книг и препятствовать появлению нежелательных.