Array Сборник статей - Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования

Лукаша «проблема псевдонима» волнует в иной плоскости, в системе масонского тайного письма, ключ к которому содержится в семантике самого наречения. Так, по крайней мере, следует из его публикации: «Возможно, что и слово “струфиан” представляет масонский псевдоним старца» [456]. Эта статья Лукаша несколько отличается от других его корреспонденций в рижских газетах излишней «сенсационностью» (ср.: «новые данные» и «в распоряжение редакции “Слова” предоставлен по “Русским Архивам” текст этой подлинной, таинственной записки-ленточки старца Федора Кузьмича» [457]). Кроме того, рассматриваемая публикация содержит не свойственную его журнализму «интерактивность»: в такой манере любил «общаться» с читателями «Вечернего времени» другой ЛК – Л. Король-Пурашевич [458]. Статья Лукаша завершается призывом:

Может быть, кто-нибудь из читателей «Слова» натолкнется на разгадку ее загадочного шифра и загадочного смысла. Ответы просим направлять в нашу редакцию. Вот подлинный текст предсмертной таинственной записки Федора Кузмича, впервые публикуемой в русской прессе:

«Видишь ли некое Вас бессловесие счастье слово из несы. Но егда убо А молчит, П не возвещает:

1234

о., в., аж., А крыет

i., д. к., с, амьр Струфиан

с., з., д, я» [459]

Спустя год история эта имела продолжение. Иван Лукаш с семьей оставляет Ригу и переезжает в Париж [460]по приглашению газеты «Возрождение», на полосе которой публикует заметку «Разгадана ли тайна Федора Кузьмича», где пишет, тем самым раскрывая свой криптоним:

В бытность мою в Риге я опубликовал в рижском «Слове» текст таинственной записки старца Федора Кузьмича, найденный мною в одном из выпусков «Русского архива» за шестидесятые годы. Тогда же я просил всех знатоков криптограмм и шифров попытаться разгадать эти таинственные письмена. […] Только теперь, почти через год, очевидно после длительной работы, г. Гобрушев в рижское «Слово» и г. Лисенко в белградское «Новое время» почти одновременно прислали расшифровки таинственной записки старца, что я позволю себе полностью привести […] одинаковую расшифровку ее гг. Гобрушевым и Лисенко, оставляя в стороне саму очень сложную технику расшифрования. Вот таинственный текст, о котором историку старца великому князю Николаю Михайловичу из шифровального отделения министерства иностранных дел […] почему-то ответили, что записка эта представляет собой бессвязный набор букв без всякого смысла, хотя по заявлению г. Лисенко, этот шифр «не из самых трудных»: […] «Анна Васильевна я видел дикое злосчастие в сыне Нашем: граф Пален извещает о соучастии Александра в заговоре. Сегодня следует куда будет возможно скрыться.

С. П.Б.

23-III. 1801.

Павел».

Итак, судя по разгаданному тексту, старец Федор Кузьмич до смерти носил на груди, как тайну свою, – шифрованную записку императора Павла, адресованную, по-видимому, княгине Анне Гагариной, обвиняющую сына в замысле отцеубийства, но не отправленную, а снятую кем-то с трупа государя на рассвете 11 марта – «23-III-1801» по новому стилю. Не разгадана ли этим и самая тайна старца Федора Кузмича? [461]

Лукаш неверно прописывает фамилию рижского «шифровальщика», автором статьи «Разгадка сибирской тайны – кто был Федор Кузмич? По новым данным», опубликованной в одном из июльских номеров «Слова», был Юлиан Габрушев, и это был единичный факт публикации его в русских изданиях Латвии [462]. Ю. Габрушев приводит дешифровальный «ключ», игнорируя масонскую эмблематику Лукаша:

В конечном результате весь тот труд, который я проделал, все же дал мне огромное удовлетворение и убедил в том, что Федор Кузьмич не был простым старцем. Если в моей работе и окажутся недостатки, то устранят их, и, возможно, легко, другие, по более точным материалам. Ибо самое трудное уже сделано. Начиная со второй строки букв шифрованной записки снизу, зачеркиваем «А», а сверху в первой строке «Вас» и другие буквы, составляя слово «Василиевна». Так скрыты в шифре имя и отчество лица, к кому записка относилась. А затем, начиная перечеркиванием букв нижней последней строки справа налево по одной (что и является ключом записки) и, связывая каждую перечеркиваемую букву с другими не зачеркнутыми буквами или целыми слогами, или словами верхних строк записки, получаем: «я видел дикое злосчастье»… Первые две части записки с нижней строки букв и сверху до точки и двоеточия – расшифровываются и «доказываются» довольно легко, но более сбивчиво и туманно – последняя, заключительная часть ее. Возможно, что причина этому – описки и опечатки, а возможно и то, что главная часть записки более сложно зашифрована. Но, в целом, общую точность расшифровки записки проверка оправдывает [463].

Почему Лукаш дезавуировал свой криптоним, рассказав спустя год о публикации под инициалами? Думается, что дело состоит в том, что 1 июля 1927 г. Лукаш был официально исключен из берлинской масонской ложи за невнесение платы, а в парижскую ложу Астрея он вступит лишь в конце мая 1928 г. [464], иными словами, в декабре 1926 г. он как масон, давший клятву о соблюдении тайн Братства, не смел, будучи братом в берлинской ложе, «разглашать» сакральные знаки «старца-масона» и публично «рассуждать» о них. В августе 1927 г. Лукаш был свободен от официальной «прикрепленности» к ложе и стал менее щепетилен в этих вопросах, тогда как к сюжету о старце относился по-прежнему с неослабевающим интересом.

Криптоним ЛК особо ни к чему не обязывал Лукаша, подписывался так в «Слове» он лишь трижды, распространенность этих инициалов в Риге была широка и поэтому «узнаваемость» была практически сведена к нулю.

Лукаша несомненно интересовала та дополнительная «смысловая аура», которую заключает в себе «другое» имя, псевдоним; об этом можно судить уже на примере его «берлинского» произведения 1925 г.: «Граф Калиостро: повесть о философском камне, госпоже из дорожного сундука, великих розенкрейцерах, волшебном золоте, московском бакалавре и о прочих чудесных и славных приключениях, бывших в Санкт-Петербурге в 1782 году», где имплицитная «игра в имена» есть один из шифров сюжетной коллизии «эзотерического» текста. Имена в его произведениях, становясь опознавательным знаком, обладают достаточным смыслоемким эффектом. Но насколько значим для антропонимики Лукаша журналистский псевдоним (и не только свой!), сказать трудно, так как сегодня мы не располагаем достаточным материалом для ответа.

История русской культуры знает немало носителей немецких фамилий. Одни как в жизни, так и в печати сохранили свою фамилию. Другие русифицировали ее, иной раз довольно нелепо. А третьи заменили ее – временно или навсегда – на псевдонимы. Представителем последней группы в печати русского зарубежья и является Артур Лютер.