Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!

В наших умах китайское вторжение представляется неизбежным.

На протяжении сотен лет наши предрассудки по поводу характера и обычаев китайцев остаются неизменными. Американец Бойе Лафайет де Мент сочиняет руководства для бизнесменов, отваживающихся на освоение азиатских рынков; среди названий его книг встречаются такие, как «Стратегии самураев» и «Как научиться читать выражение лица азиатов». В публикации 2009 года под названием «Китайский характер» де Мент описывает некую «традиционно китайскую этику», о которой в первую очередь должны быть осведомлены иностранцы: «Люди дадут вам тот ответ, который кажется им наиболее выгодным в данной ситуации, и никогда не позволят вовлечь себя в неприятности или даже просто доставить себе неудобство». Иными словами, приготовьтесь иметь дело с нечестным поведением. Неужели китайцев всегда будут считать безнравственными людьми?

Впрочем, быть может, не столько безнравственными, сколько исповедующими фундаментально иные нравственные ценности. Сэр Мартин Соррелл — босс крупнейшего мирового рекламного агентства — WPP. В 2005 году он писал о том, что «мы на Западе имеем склонность считать, что у нас с китайцами одинаковые убеждения и система ценностей, что понятия о хорошем и плохом у нас совпадают. Однако это далеко не всегда так, и для нас чрезвычайно важно приобрести более глубокое понимание китайского характера». Эти слова эхом вторят сделанному сотню лет тому назад заявлению Джека Лондона о том, что «…их способ мышления радикально отличается от нашего». По мнению Лондона, «западное мышление, попытавшись проникнуть в сознание китайца, вскоре окажется в непостижимом лабиринте».

Мы постоянно снова и снова возвращаемся к этой теме. Тезис о «загадочности» китайской души остается столь же распространенным, каким он был во времена Редьярда Киплинга. «Тридцать лет назад нам на Западе были известны только непостижимые китайские лидеры», — заметил в 2009 году корреспондент Би-би-си Ангус Фрэйзер. А в 2012 году журналист «Файнэншл таймс» Филип Стивенс написал, что новый президент Си Цзиньпин олицетворяет собой «идеальное воплощение непостижимости».

Для многих из нас также остается мрачно притягательной тема жестокости китайцев по отношению к детям. Монах XVII столетия, брат Доминго Наваррете, обращаясь к западной публике, описывал виденную им сцену, когда родители нежеланного младенца, девочки, наблюдали за ее смертью: «Ее крошечные ручки и ножки распрямились, она лежала на спине на твердых камнях в грязи и сырости… ее крики пронзили мое сердце, но нисколько не тронули этих тигров». Возможно, это описание могло вдохновить издателей мемуаров Эми Чуа о том, как она терроризировала собственных детей в подлинно китайском стиле. Они придумали идеальное, способное завлечь читателя название для изданной в 2010 году книги: «Боевой гимн матери-тигрицы».

Мы как будто боимся отступить от сложившихся стереотипов и фантазий. Возьмем фразу, которая для многих из нас олицетворяет способность китайцев мыслить веками: «Сейчас еще рано об этом говорить». Считается, что именно так Чжоу Эньлай ответил Ричарду Никсону в 1972 году, когда американский президент поинтересовался мнением учтивого китайского премьер-министра о результатах Французской революции. Эта байка теперь развенчана. Государственные архивы в Пекине, так же как и свидетельство одного из американских официальных лиц, подтверждают, что Чжоу посчитал, что Никсон спрашивал его о последствиях протестов французских студентов 1968 года, а вовсе не о казни короля Людовика XVI и штурме Бастилии, отчего его ремарка и казалась содержащей в себе непроницаемость сфинкса. Иными словами, его высказывание относилось к событиям, произошедшим всего четырьмя годами ранее. Тем не менее миф о мыслящих в категориях столетий китайцах продолжает жить, так как прекрасно вписывается в систему наших предрассудков.

Или рассмотрим выражение: «Да придется вам жить в интересные времена». В Китае никто не слыхал о такой фразе. При этом на нее без конца ссылаются как на бессмертный образчик китайской мудрости. Почему? Не потому ли, что она укладывается в наше представление о китайской загадочности?

Мы уже видели, что, согласно расхожим представлениям, китайцы являются заложниками собственной истории. Тем не менее очень часто не они, а мы сами одержимы прошлым этой страны. Коммунистических лидеров всегда представляют императорами наших дней. «Гао као» воспринимается как продолжение императорских экзаменов. Некоторые даже интерпретируют политику одного ребенка как своего рода трансформацию убийства младенцев. Даже современные политические протесты в Китае трактуются иностранцами в терминах имперской истории. «Этнические восстания и антикоррупционные протесты в прошлом сокрушили многие китайские династии; возможно, в скором будущем они приведут к такому же результату», — предполагает историк из Стэнфордского университета Иан Моррис. В 1776 году, провозгласив в одностороннем порядке Декларацию независимости, Америка торжественно освободилась от оков британского империализма. В 1789‑м во Франции разразилась Великая революция, положившая конец эпохе феодализма. Оба эти события стали вехами в истории преобразования мира, важными страницами в летописи человеческой свободы. А Китай? Если что-то и происходило в Китае, очевидно, что это было всего лишь очередное крестьянское восстание.

Считается, что коррупция в Китае является манифестацией традиционного принципа «гуаньси», то есть верности индивидуума семейным связям. «Эти обычаи уходят корнями в толщу тысячелетий, они основываются на традиционных принципах верности, ответственности и долга», — провозглашает издаваемый компанией «Блумберг» журнал «Бизнес уик». Однако нелегко понять, в чем тут отличие от характерного для развивающихся государств (как, впрочем, и определенных развитых стран) злоупотребления родственными связями. Можно ли считать, что это специфически китайская форма коррупции?

Заблуждением будет мыслить о Китае в подобных терминах, поскольку страна отнюдь не живет прошлым, а, напротив, уже на протяжении полутора веков стремится к модернизации. Начиная с движения самоусиления XIX столетия, основания республики в 1911 году, Большого скачка 1950‑х и вплоть до недавних колоссальных государственных вложений в развитие скоростного железнодорожного сообщения, Китай отчаянно пытается встроиться в современный мир. Как пишет историк из Университета Сингапура Ван Гун У: «Китайцам не то что не хватало желания стать современными, наоборот, порой этого желания было чересчур много». Ван указывает также, что национализм, социализм, капитализм, либерализм и коммунизм — все политические и экономические поветрия, через которые прошел Китай за последнюю сотню лет, были восприняты им извне. Этот факт опровергает наше мнение о Китае как о стране, проникнутой конфуцианской антипатией к любым чужеземным влияниям. На самом деле страна предалась западным утопическим идеям с большим рвением, чем какое-либо еще государство. Как доказывается в этой книге, такие факты перечеркивают набирающие популярность утверждения о том, что Китаю всегда будут чужды либеральная демократия и политический плюрализм. Раз китайцы смогли поменять конфуцианство на коммунизм, почему они не будут в состоянии сменить коммунизм на либерализм?