Елена Вишленкова - Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

Контуры того же намерения заметны и в отзывах Григоровича на полотна А.Г. Венецианова. Если руководствоваться желанием определить приоритеты, то трудно сказать, Григорович ли навязывал Венецианову натурализм и побуждал его к новому типу творчества, или критик рационализировал созданное венециановцами видение и технологию изображения «русской народности». Вероятнее всего, художественный поиск и рефлексия на него шли параллельно, исполняя друг для друга роль поддерживающих практик.

Эксперту нравилась выбранная и тиражируемая Венециановым тема сельской народности: «Два портрета крестьянина и крестьянки; две [картины], представляющие крестьянских детей; одна крестьянку с грибами в лесу и одна – крестьянку, занимающуюся чесанием волны в избе, видимую в открытую дверь из сеней, – вообще прелестны. Г. Венецианов избрал для себя род самый приятнейший» [717]. Но, с другой стороны, высоко оценивая художественные приемы певца сельской жизни, создавшего образы «с правдою без прикрас» [718], Григорович все же хотел не только опознать в картине «русского человека», но и восхититься им. Поэтому он рекомендовал художнику быть разборчивее в отношении натурщиков, то есть предлагал руководствоваться эстетикой в процессе наблюдения и отбора тела для народного представительства. Тем самым он вербализовал реализуемый в художественном творчестве венециановцев принцип: «Красота в глазах смотрящего».

Оценивая художественное произведение, Григорович не только навязывал создателю собственную эстетику и видение России, но и программировал зрительское отношение к его творениям. Пример тому – его комментарий к работе В.К. Сазонова «Дмитрий Донской, найденный в лесу после победы его над Мамаем». Григорович уверял читателей, что данный сюжет должен быть близок «сердцу всякого Россиянина по предмету». Очевидно, социальная функция любого критика искусства состоит в том, чтобы добиться конвенций по эстетическим вопросам, а затем на их основе создать коллективные представления, имеющие принудительный характер по отношению к отдельным членам сообщества. Поскольку в новой коммуникативной ситуации не элитарный заказчик, а массовый потребитель определял условия художественного творчества, то живописцу, жаждущему признания, следовало браться за рекомендованные экспертом темы. В результате полотна на сюжеты из отечественной истории и местного быта, портреты крестьян стали массовым явлением на художественном рынке. Венециановец В.А. Тропинин изложил тематические предпочтения современников предельно лаконично: «Прачки, посиделки, игра в свайку, игра в городки, игры в бабки, в пристен., бани цыганск., кулашный бой, борьба» [719].

Действительно, благодаря выступлениям, рецензиям и аналитическим статьям Григоровича высоко оцененные им работы получали признание соотечественников: на них был спрос, они вырастали в цене, их копировали, а их создатели обретали выгодную репутацию [720]. В результате они попадали в заповедные списки виртуальной сокровищницы русского искусства, а позднее – и в экспозиции реально действующих галерей отечественной живописи.

Издатель осознавал силу своих публикаций, их воздействие на общественное мнение и сознательно расширял их. Например, рубрику «Новые произведения Художеств», где в 1823 г. он рассказывал о начатых или законченных трудах отечественных художников, в 1825 г. он переименовал в «Отличные художественные произведения». Соответственно, герои его рассказов автоматически получили статус «отличных художников». Даваемая в этом разделе информация была насыщена оценочными суждениями такого типа: «Сочинение, стиль, рисунок, выражение в их творениях превосходны в высшей степени» [721]. Нередко присвоенные оценки издатель усиливал ссылками на традиционный эталон вкуса – благожелательную реакцию членов императорского дома и полученные от них поощрительные подарки.

Позиция и смелость издателя «Журнала» шокировали российских художников и раскололи их на два лагеря. Часть из них испытывала гордость и смущение от сравнения их творений с европейскими шедеврами, другая была возмущена и напугана. И поскольку Григорович печатал письма с отзывами о его проекте, у нас есть возможность реконструировать доводы сторон и таким образом выявить способы рационализации художественных миров.

Письмом «художника Н…», которое издатель получил после выхода двух первых номеров журнала, он был оповещен о недовольстве его инициативой членов Академии.

Ваше издание полезно – так я думал и так говорил моим товарищам Художникам, – убеждал анонимный респондент в своей симпатии. – Надобно радоваться, что наконец появилось у нас периодическое сочинение, посвященное изящным искусствам, в котором можно встретить, кроме Теоретических и Практических сведений, замечания о таких предметах, коих знание необходимо для нашего брата [722].

Не сказать об этом после хвалебных слов президента Академии художеств А.Н. Оленина было, видимо, никак нельзя [723]. Все академики и преподаватели знали, что президент поддерживает Григоровича, что они друзья и единомышленники.

Но после комплиментарного вступления автор излагал нелицеприятное мнение «цеха», возмущенного притязаниями Григоровича судить о мировой классике и особенно о творениях профессоров Российской академии художеств.

У нас и так мало любят Художников Русских, между тем как иноземцы-Художники, к нам приезжающие, находят занятие и покровительство, – сетовал анонимный автор. – К чему ж ведет Критика? К тому, чтобы и последнее уважение к своим художникам разрушить в публике, чтоб лишить их духа и даже хлеба насущного, для которого по малому к ним вниманию, они обыкновенно работать должны [724].

Примечательно, что здесь же Григоровичу были предложены иные условия договора между корпорацией художников и издателем – условия, на которых строились отношения со Свиньиным: писатель должен был «вменять себе в честь предпочитать Русское» (то есть местных мастеров. – Е.В. ) [725], а цех допустит существование журнала. Поощрение развития отечественного искусства членам Академии виделось не иначе, как в форме протекционизма и льгот. В отличие от Григоровича их не интересовали специфика и престиж национальной школы. Важны были спрос и цена.

Таким образом, не только критик пытался навязать художникам свои правила игры, но и они ему – свои. Обвиняя издателя в недостаточном патриотизме (вещь в 1820-е гг. уже небезопасная), они заставляли его стать рекламным агентом отечественных производителей. Письмами и слухами его принуждали отказаться от позиции «независимого эксперта». По стилистике и структуре изложения эти послания могли быть советующими, упрекающими, дружескими или оскорбительными, но направленность у них была одна – побудить адресата выполнять функции посредника на рынке художественных услуг; заставить его, а через него и потребителя, предпочитать товары российского производства. При этом анонимные доброжелатели предупреждали, что если журнал не будет «работать» на них, то лучше бы его вовсе не было: «В России рано, рано затеян Журнал Изящных Искусств» [726]. Корпорация требовала от новоявленного критика публично покаяться и объявить о своем решении.