Петр Гуляр - Забытое королевство

— Однажды красивая девушка-миньцзя из вашей деревни отправилась с друзьями на оживленный рынок в Цзюхэ. Там она повстречала красивого юношу-миньцзя из Цзяньчжуана, который тоже пришел на рынок в компании своих товарищей. Он уговорил ее отправиться с ним в Цзяньчжуан и там выйти за него замуж. Она согласилась. В Цзяньчжуане ее сперва встретили очень тепло. Однако родители жениха плохо с ней обращались. С горя она решила бежать обратно в родную деревню. В своей арии она выражает печаль по поводу неизбежного расставания. Мужчина поет о том, как грустно ему терять свою прекрасную невесту и немалую сумму приданого, которую он за нее уплатил.

Друзья мои пришли от этой интерпретации в восторг — по их словам, теперь они в полной мере ощущали эмоции, звучавшие в ариях певцов. Да и музыка, сказали они, явно наша, народная. Впоследствии послушать эти пластинки приходили целые толпы миньцзя. Единственное, чего они не могли понять, — так это каким образом иностранцам удалось сочинить такую правдивую оперу о жизни миньцзя.

Я объяснил им, что много лет назад один путешественник из Италии, по совместительству композитор, объездил эти края и написал музыку и либретто. Надеюсь, что дух великого Верди простит мне такое вольное обращение с его оперой во имя удовольствия и радости, которую она доставила этим простым людям.

В Лицзяне было пять ламаистских монастырей, и все они принадлежали к секте кармапа (Красной секте) тибетского ламаизма. Монастыри располагались в живописных местах на горных склонах, окруженные лесом. Ламаизм пришел в Лицзян около четырехсот лет назад усилиями святого ламы Чжуцина Чжонэ, основавшего первый ламаистский монастырь, Чжиюньцзэ, в Ласибе, за озером. Мистическая доктрина тантрического буддизма, красочные ритуалы, связь церкви с Лхасой — все это вызывало у наси большую симпатию. Таким образом, новая вера, наложившись на шаманистические верования этого народа и уверенно конкурируя с китайским махаянским буддизмом, быстро распространилась по долине. Некоторые монастыри поменьше существовали за счет поддержки со стороны короля Му и с упадком королевской династии остались, если можно так выразиться, на бобах. Поскольку места, где они располагались, не имели стратегического значения с точки зрения коммерции и паломничества, монастыри быстро пришли в упадок, и по сравнению с былыми временами в их обширных, однако быстро ветшающих строениях теперь проживали лишь жалкие горстки монахов и лам. Первый ламаистский монастырь в Ласибе все еще процветал, поскольку находился на караванной дороге из Лицзяна в Лхасу и, помимо того, пользовался большим почтением как родоначальник всех ламаистских монастырей края. Монастырь Пуцзицзэ, стоявший ближе всех к городу, представлял собой небольшой, но очень красивый комплекс храмов и жилых помещений. В нем обретался святой перерожденец Шэньло-хутухту, ныне покойный, в чью честь в сосновом лесу позади монастыря была воздвигнута большая белая ступа, сохранившаяся по сей день. Мне посчастливилось встретиться с ним в 1941 году в Чункине. Этот великий лама был очень мягким и просветленным человеком — именно он и предсказал, что мне предстоит очутиться в Лицзяне.

Уют и душевная теплота, царившие внутри стен монастыря Пуцзицзэ, могли поспорить с его внешней красотой. Монастырь изобиловал укромными уголками и небольшими двориками, усаженными цветами и увитыми цветущими лозами. Место охранял огромный тибетский мастиф. Он был так стар, что пошатывался на ходу, однако незваным гостям все равно стоило его остерегаться, а его басовитый лай отзывался в коридорах, словно львиный рык. Кухня, примыкавшая к небольшому, утопающему в цветах дворику и гостевому залу, была просторной и чистой; заправлял на ней старый повар-китаец, также обратившийся в ламаизм. Гостей, часто приезжавших в это прекрасное, умиротворенное место отдохнуть на выходные, он всегда угощал превосходной едой и кувшином вина. Ламы и монахи в Пуцзицзэ были мягкими и обходительными. Большинство из них происходило из крупной насийской деревни вблизи от монастыря. Благодаря добросердечному и образованному Шэньло-хутухту лицзянское дворянство и проезжие тибетские купцы не забывали монастырь и делали пожертвования, позволявшие содержать его в должном виде. Более того, ламы надеялись, что вскоре Шэньло-хутухту, возможно, решит перевоплотиться в теле какого-нибудь удачливого ребенка, чтобы вернуть своему любимому монастырю и Лицзяну былую славу. Единственным серьезным недостатком монастыря был дефицит воды: горный склон, на котором его выстроили, был совсем сухим — вода здесь текла только в сезоны дождей.

Я часто ездил в Пуцзицзэ на выходные, и ламы всегда бывали мне рады. Как же приятно было отдыхать там, не видя и не слыша вокруг ничего, кроме шелестящих деревьев, голубого неба и звона колокольчика ламы, читающего свои молитвы.

Однако больше всего я любил Юйфэнцзэ, также известный как Шангри-Мупо-гомпа. Это был крупнейший и наиболее активно действующий монастырь в окрестностях Лицзяна, расположенный на полпути от равнины к священной вершине Шангри-Мупо, чья 4000-метровая громада пирамидальной формы высится над городом с южной стороны. Странно, что грандиозная снежная вершина горы Сатцето имела лишь местное значение среди наси, в то время как меньшая Шангри-Мупо занимала в тибетской космологии важнейшее место — ее считали одним из священных пиков Тибета, одним из мест, где проживали боги. Тибетцы верят, что боги по очереди посещают определенные вершины в Западном и Восточном Тибете. Ламы высшего ранга ведут строгий учет циклам божественных миграций и определяют годы и месяцы, когда боги переходят с одного пика на другой. Когда боги являются на Шангри-Мупо и на гору Петушиная нога — она стоит на стороне озера, противоположной городу Дали, и тоже считается священной, — настает пора тибетским паломникам обратить свои стопы в сторону Ли-цзяна и Дали, чтобы выказать почтение священным престолам богов и обрести заслуги, поднося дары или помогая работой близлежащим монастырям и храмам.

Монастырь Шангри-Мупо располагался в двенадцати с лишним километрах от города — к нему вела узкая дорога, которая, проходя через поля и деревни и пересекая глубокие ручьи, круто поднималась кверху сквозь сосновый лес, где цвели рододендроны. Лес принадлежал монастырю, так что охота здесь была запрещена — а потому, невзирая на сложность подъема, путнику казалось, будто он с каждым шагом приближается к вратам рая. В кронах высоких тенистых деревьев щебетали птицы, живописными каскадами ниспадали со склонов прозрачные горные ручьи, под деревьями произрастали редкие цветы, и воздух был полон сладких цветочных ароматов. После первого места, отмеченного священными камнями-мани, на которых была вырезана неизменная мантра «ом мани падме хум», дорога вилась сквозь густой еловый лес. Затем перед глазами внезапно вставал монастырь, лежавший в углублении между гор, словно в гигантской чаше, — перед входом расстилался зеленый луг, там и сям росли вековые деревья. Имелся там и огромный круглый рыбный пруд, который подпитывали горные потоки; короткая каменная лестница вела к массивным воротам, за которыми сидели четыре гигантские статуи улыбающихся аватар, символизирующих четыре воплощения силы или энергии. За воротами простирался громадный двор, с дальней стороны которого стоял большой молельный зал, куда вели две каменные лестницы. Двор был пышно украшен цветами в горшках и каменных вазах; на клумбах с каменным бордюром росли розовые кусты и старые коричные деревья.