Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Кстати, Сендерович полагает, что и образ «ткани» заимствован Мандельштамом у Розанова, поскольку у русского мыслителя он возникает именно в еврейском контексте («мотив ткани относится к числу ключевых в розановской феноменологии еврейства»):

Они (евреи – Н.В .) не имеют наших «наук», не захотели «искусств», явно отвращаются от «государственности»: они суть ткачи самой жизни, суть таинственные жизнетворцы… Религия ритуала и «очищения» есть именно религия жизненной ткани, снований станка… 385

Это действительно сопрягается с важными у Мандельштама образами «веретена», «пряжи» и «ткани», а Розанов выделял у евреев жизнетворчество и считал их «душой человечества»:

Иудей есть желток того пасхального яичка, скорлупу и белок которого составляет эллинизм; скорлупу раскрашенную, литературную, с надписями «Христос воскресе», с изображениями, живописью, искусствами. Мало ли что на скорлупе можно написать: целую эллинскую цивилизацию. Но скорлупа со всеми надписями хрупка, а белок мало питателен и растителен. Важнее всего внутри скрытый желток и в нем зародышевое пятнышко; это и есть жид с его таинственным обрезанием; вечный, неугасимый! <���…> Еврей – душа человечества, его энтелехия 386.

Из этого образа «желтка» у Розанова Сендерович выводит всю желтую окраску иудейства у Мандельштама. Во фразе «Где к зловещему дегтю подмешан желток» в стихотворении «Ленинград» (1930) он видит, как «петербургский мотив вспухает еврейским»…

Так или иначе, но для Мандельштама «бабочка» – метафора и его собственного преображения: смерти и воскресения 387, как в стихотворении 1935–36 годов:

Здесь сознание скорой гибели и надежда на превращение «в улицу, в страну». «Осознанная длина» в который раз указывает на «длительность» Бергсона, это не пространственная длина (как известно из Бабеля, «на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не более трех аршин земли» 388), а та бесконечная цепь времен, из которой никого не изъять. И потому поэт готов лечь в землю – а на самом деле упасть в пропасть времени – неизвестным солдатом («И в голосе моем после удушья/ Звучит земля – последнее оружье…»): стихотворение – увертюра к «Стихам о неизвестном солдате».

Это парад «смерти не имущих» 389– повторяет почти навязчивый мотив синхронного единства всех в потоке времени 390. И вновь возникает образ человечества‐пехоты как тела с бесчисленным множеством зрачков‐глаз. Эта «многоочитость» впервые появляется в стихах 1923 года «А небо будущим беременно…», где небо, «как чешуя многоочитое», оно же «счастливое небохранилище, раздвижной и прижизненный дом» 391пшеницы человеческой.

В 1937‐ом, в «Стихах о неизвестном солдате» метафора разворачивается в парад «миллионов, убитых задешево», где небо – «воздушная могила» для «крупных оптовых смертей», и звезды горят в нем, как очи. Что перекликается со стихами «И – в легион братских очей сжатый —/Я упаду тяжестью всей жатвы». Многоочитость для Мандельштама это некая соборность «смерти не имущих», соборность времен. Кстати, Вячеслав Иванов, адепт идеи соборности и один из духовных наставников Мандельштама, тоже употреблял это слово как метафору звездного неба, эфира и мирового пространства:

И «память» Вячеслава Иванова неотличима от «длительности» Бергсона:

…я благочестиво воскуряю свой фимиам на алтарь Памяти, матери Муз, славлю ее, как «бессмертный залог, венец сознанья», и уверен, что ни один шаг по лестнице духовного восхождения невозможен без шага вниз, по ступеням, ведущим в ее подземные сокровища: чем выше ветви, тем глубже корни 393.

Но соборность Вяч. Иванова – здесь и сейчас («здесь, на земле, а не на небе»), тогда как для Мандельштама – это метафора живой связи всех времен. «Соборность» для него – возможность собрать «времена» под собственной черепной коробкой, в воображении поэта, как «веер» Бергсона 394. Это глубоко иудейский подход (не зря Мандельштам назвал Бергсона «глубоко иудаистический ум»), как пишет Йерушалми, «раввины кажутся нам играющими со временем, как на аккордеоне, то сжимая, то растягивая его по собственной воле» 395Сам человек, поэт, является собором, сосредоточием единства людей и времен.

Этот череп «понимающим куполом яснится». Как раз об этом восьмое стихотворение «Восьмистиший»:

Такая соборность людей‐глаз‐звезд результат всеобщего преображения, и здесь же упоминаются и бабочки («И можно из бабочек крапа/Рисунки слагать на стенах»).

Айя‐София – мечеть, переделанная из некогда грандиознейшего собора православного византийского мира, а если учесть, что ангельский образ многоочитости (связанный с многокрылием) восходит, как отмечает Тоддес, к пророку Иезекиилю и Иоанну Богослову («И все тело их <���четырех херувимов> и спина их, и руки их и крылья их, и колеса кругом были полны очей» /Иез. 10.12/») 396, то здесь соборность всех трех авраамических религий: иудаизма, христианства и ислама. Многокрылость, подобная чешуе, и поэтому небо‐купол‐череп «Как чешуя многоочитое»…

Приведу еще высказывание Розанова, с теми же метафорами, что и у Мандельштама, что свидетельствует если не о заимствовании, то о мышлении в близкой системе образов…

Есть знаменитое выражение, в Апокалипсисе и у Иезекииля, о небесных существах, «исполненных очей спереди и сзади, внутри и снаружи», т. е. существ – как ткани «очей», как полноты «очей». Все «очи, очи и очи», и вот – все существо; может быть – тайна всякого существа, каждого из нас? …Тайна эта разгадывается в великих людях. Что такое Рафаэль, как не какой‐то всемирный Глаз, человек, ставший Глазом… 397

Всемирной связке, «встрече» всего и вся («принцип единства») посвящено и стихотворение «Может быть, это точка безумия…» (1937), где эта «встреча», эта «точка», названа «узлом жизни». Легионы неизвестных солдат, уже не как звезды‐очи, а как «лучи» должны собраться, сойтись вместе «словно гости с открытым челом… как в наполненный музыкой дом». «Узел жизни» – это метафора из иудейской традиции, когда пророчица Авигаиль говорит царю Давиду: «…да будет душа господина моего завязана в узле жизни у Господа, Бога твоего; а души врагов твоих выбросит Он, как из пращи» (Первая книга царств или книга пророка Самуила 25–29). И фраза «да будет душа твоя связана в узел жизни» – обязательная часть эпитафий на еврейских надгробиях.