Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Это было погружение в Преисподнюю улиц, ставших для него гробовыми ямами.

В цикле на смерть Белого («Реквием») Мандельштам примеривает на себя смерть, и тогда же он сказал Ахматовой: «Я к смерти готов».

Смерть – новый звук (для ее «первенца»), когда жизнь становится смолой, стягивающей и хранящей все события, льющейся вспять, назад, в историю («Обратно в крепь родник журчит»), в продольный лес смычка, то есть в музыку («и, слово, в музыку вернись»), в звук‐время, что льется из ничего, из тьмы, из нити. Мандельштам еще в «Камне» часто использует бергсонов образ «нитей жизни», переплетенных и связанных в ткань жизни («И я слежу – со всем живым / Меня связующие нити»). С появления ткани, сотканной из таких нитей, начинаются «Восьмистишия». Плетение стихов подобно плетению жизни. И если «Ламарк» – спуск к разлому, к провалу, а стихи на смерть Белого – реквием, в том числе и по собственной жизни 348, то «Восьмистишия» – освобождение‐преображениевзлет, жизнь творится заново и заново осмысливается.

«Ткань» – любимый образ Бергсона.

Один и тот же процесс должен был одновременно выкроить интеллект и материю из одной ткани, содержавшей их обоих. <���…> реальность предстанет не просто как поток, но как поток, по‐особому структурированный, в котором постоянно осуществляющийся синтез прошлого и настоящего составляет субстанциальную ткань – прочную, но не неизменную, а непрестанно претерпевающую сложное внутреннее преобразование 349.

Мотив ткани жизни у Мандельштама – с самых ранних стихов.

«Длина» кивает на бергсонову длительность , «наития» – толчки творческой эволюции, выбросы жизненного порыва, а «нити» – линии эволюции.

Эволюция предполагает реальное продолжение прошлого в настоящем, предполагает длительность, которая является связующей нитью (выделено Бергсоном – Н.В .) 350.

Мандельштам и Данте называет «текстильщиком», ткущим и жизнь и текст:

Азбука его – алфавит развивающихся тканей… Текстиль у Данте – высшее напряжение материальной природы 351.

Нити жизни связуют все и вся. И сама «поэтическая речь есть ковровая ткань, имеющая множество текстильных основ» 352.

…всякая изолированная система остается подчиненной известным внешним влияниям. …эти влияния являются нитями, связывающими одну систему с другой, более обширной…

Например, для изучения Солнечной системы ее можно считать изолированной структурой, но

с другой стороны, Солнце вместе с увлекаемыми им планетами и их спутниками движется в определенном направлении. Конечно, нить, связывающая его с остальной Вселенной, очень тонка. И, однако, именно по ней даже мельчайшим частицам того мира, в котором мы живем, передается длительность, присущая Вселенной, как целому. Вселенная длится 353.

То есть Вселенная пребывает во времени, она – живой организм, где «все переплетено». Мандельштам полностью принимает этот посыл Бергсона, подхваченный им еще в юности, когда он увлекся «Творческой эволюцией».

Об этом и юношеское стихотворение «Бесшумное веретено» 1909 года:

Это чувство всеобщей связи, всё и вся связующих нитей не только изначально Мандельштаму присуще, но он осознает эту идею в контексте еврейской традиции понимания истории. Вот фрагмент еще одного стихотворения 18‐летнего юноши, где упоминается и Моисей, и Синай, и прах столетий на истлевающих страницах:

«Ничего не полюбить и безымянным камнем кануть» значит оказаться вне живых связей, вне ткани жизни. Как писал Лев Шестов, «подавляющее число людей – не люди, как это кажется, а обладающие сознанием камни». А «появление ткани» – это возникновение жизни, это мировое событие, миротворение, теофания 355. Мир творится в каждое мгновение и в эти мгновения жизнь и смерть переплетены («Все в мире переплетено»; «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы») и составляют цепь взаимных метаморфоз, потому что творчество, и вообще жизнь – акт метаморфозы, неразрывно связанный с самопожертвованием. Не могу в связи с этим не процитировать любимый фрагмент из книги А.Ф.Лосева «Жизнь»: