Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

«Эльзас» (в 1915 году пьеса была экранизирована) оказался предпоследним произведением Леру для театра. Последняя его пьеса, оперетта-водевиль «Железнодорожный узел», была написана в соавторстве с драматургом Ивом Мирандом и поставлена на сцене Ла Скала в январе 1918 года, – но не в знаменитом миланском оперном театре, а в одноименном мюзик-холле на парижском Страсбургском бульваре (он упомянут в «Тайне Желтой комнаты»). На премьере крайне непритязательного и сомнительного с точки зрения вкуса спектакля народ валялся от хохота, приговаривая при этом: «глупость неимоверная!». «Ла Пресс» сгоряча назвала постановку одним из лучших спектаклей года, а «Фигаро» отмечала: перед нами триумф хорошего настроения, «вино из лучших французских виноградников». В течение двух лет публика действительно ломилась на спектакль; по-видимому, этот совершенно не соразмерный художественным достоинствам пьесы успех был связан с исторической обстановкой. Для измученных морально и физически людей, только что переживших тяжелейший военный конфликт, легкий водевиль с элементами сатиры действительно мог показаться «шедевром юмора и фантазии» (характеристика из газеты «Ле Раппель»).

Леру не был мобилизован: еще в 1899 году он получил «белый билет» в связи с заболеванием сердца, а в декабре 1914-го комиссия подтвердила это решение. Зато можно со всей определенностью утверждать, что война наложила свой отпечаток на прозаическое творчество Леру. Вместо обещанного журналу «Иллюстрасьон» очередного романа о похождениях Рультабийля – он должен был именоваться «Величайшая тайна на свете» и рассказывать о могущественной подводной цивилизации – писатель создает несколько произведений отчетливо патриотической и антигерманской направленности. Это повесть «Конфитý» о мальчике-патриоте (уникальный случай обращения Леру к юношеской аудитории!), шпионские романы «Адская колонна» и «Рультабийль у Круппа». В некоторых источниках можно встретить совершенно фантастическое утверждение, будто термин «пятая колонна», ныне очень популярный в России, пошел именно от этого романа Леру. Что же касается «Величайшей тайны на свете», то это произведение преобразуется в роман «Капитан Икс. Ужасающие приключения г-на Герберта де Рениха».

Дальнейшее творчество писателя выходит за пределы «прекрасной эпохи», но нельзя сказать, что Леру полностью порывает со своей прежней манерой. Правда, далеко не все послевоенные произведения писателя по своему мастерству сравнимы с довоенными. Но вот недавно опубликованная в русском переводе дилогия «Кровавая кукла» и «Машина-убийца» – несомненно одна из вершин творчества писателя, в которой ясно ощущается зависимость от традиций «прекрасной эпохи». Мы расскажем о ней в пятой главе книги.

Прекрасная эпоха – период в истории Франции, который обычно размещают во временнóм промежутке между 1890 и 1914 годом. Впрочем, некоторые авторы начинают отсчитывать ее еще с момента окончания франко-прусской войны, то есть с 1871 года; другие же, например известный историк массовой литературы Габриэль Товерон, повышают нижнюю границу до 1895 года. Под самый его занавес, 28 декабря, в парижском Grand Café состоялся первый в истории публичный киносеанс, организованный братьями Люмьер; это было поистине эпохальное событие в истории европейской цивилизации.

Если подходить к данному периоду с позиций придирчивого историка, то определение «прекрасная» покажется несколько преувеличенным. Ведь в тот период во Франции взрывались бомбы (нашумевшие процессы над анархистами), имел место серьезнейший раскол общественного мнения по вопросу о «деле Дрейфуса», да и экономического расцвета не наблюдалось. Тем не менее всё относительно: военных действий на территории страны тогда действительно не велось.

Что же касается развития французской словесности, то она в тот период была отмечена бурным взаимодействием разнообразных литературных течений, как академических, так и авангардных. Кумиром читающей публики, причем разных ее категорий, считался тогда Эмиль Золя. Последний том его масштабного цикла «Ругон Маккары» – он назывался «Доктор Паскаль» – вышел в 1893 году. Но всё-таки натурализм, теоретиком и практиком которого являлся Золя, начинает постепенно отходить в прошлое. Наряду с этим в конце 1880-х годов прогремел великий и ужасный Альфред Жарри, создатель цикла произведений о папаше Убю, чье эпатажное творчество оказало значительное воздействие на умы и предвосхитило абсурдистскую линию во французской словесности ХХ века. Не меньше шума наделали футуристы, деятельность которых ознаменовала заключительный этап «прекрасной эпохи»; родившись в Италии в 1909 году, футуризм три года спустя стал явлением общеевропейского масштаба. Что же касается символизма, рожденного во Франции и Бельгии (его «Манифест» Жан Мореас и Поль Адан опубликовали в 1886 году), то этот стиль и в предвоенные годы продолжает привлекать внимание публики.

Но наряду с литературой, так сказать, узаконенной, статусной, которая неизменно являлась и является предметом серьезного научного осмысления, во Франции существовал чрезвычайно обширный пласт словесности, которая долгое время принципиально игнорировалась историками литературы, очень редко анализировалась критиками и подвергалась крайне пренебрежительной трактовке общественным мнением. Собственно, эта ситуация не нова, она имела место и в первой половине XIX века, когда феномен массового чтения впервые поднялся во весь рост. Уже тогда не только со страниц газет и журналов, но и с церковных кафедр слышались гневные инвективы в адрес «дурной литературы» и ее создателей. Именно с дурным влиянием нечестивых книг связывалось распространение греховных и недостойных свойств человеческой натуры – таких, как высокомерие и утрата скромности, черствость по отношению к ближнему, угрюмость и нездоровая возбужденность.

Нередко в адрес популярного чтения слышалась и критика иного рода, а именно упреки в феминизации мужчин-читателей под влиянием книг. Одна из наиболее известных современных исследовательниц массовой литературы Лиз Кеффелек считает, что во Франции конца XIX века формируется весьма устойчивое представление о доверчивой, не слишком образованной, эмоциональной «читательнице», падкой на различные формы популяризации знания, а также и на бульварное чтение. Об этом в свое время писал Эмиль Золя. А именно в период «прекрасной эпохи» словесность активно переориентируется на женщин (притом, что писательниц во Франции тогда было вчетверо меньше, чем писателей). При этом «читательница» – не только «гендерное», как теперь принято говорить, понятие; в этой роли мог выступать и представитель сильного пола – праздный аристократ, светский лев, неспособный одолеть книгу глубокого содержания. Незрелый читатель (женщина, старик, ребенок) противопоставлялся зрелому – сознательному мужчине, гражданину своей страны, которому негоже опускаться до чтения популярной литературы и который, конечно же, отдает предпочтение политической прессе.