Владимир Колесов - Слово и дело. Из истории русских слов

Судя по материалам, собранным в картотеке Словаря русских народных говоров (самые ранние записи с 1820 г.), притка — это истерика, припадок, ломота, нечаянный случай, несчастный случай, бедственный случай, неожиданный прилив крови в результате напряжения с неприятными следствиями (например, с геморроем) и др., но всегда от неизвестной причины, возникает неожиданно и быстро.

«Притка, прикос, поглум (д. Коротнево), доспешка (д. Чаево). Ушибы, уколы и другие травматологические повреждения, случившиеся внезапным и странным образом и затянувшиеся в лечении на долгое время, причем начальная причина их приписывается уже нечистой силе и говорят: поглумилось, доспелось » [397] Герасимов М.К. О говоре крестьян южной части Череповецкого уезда Новгородской губернии // Живая старина. Вып. III. 1893. . «Чародействие притки выражается глаголом опритчить — свести (в тамбовской); сюда же до́лжно отнести курское слово причина — падучая болезнь на том основании, что притка употребляется в областном языке в форме прича (в тобольской)» [398] Буслаев Ф. И. Опыт областного великорусского словаря // Отеч. зап. 1852. Т. 85, отд. V. С. 45. . «Притка — что- то относящееся к нечистой силе, но первоначальный смысл слова уже утерян. Слово сохранилось только в выражениях типа: — А, притка тебя побери! или: — Ну, и притка с ним! » [399] Гарновский К. В. [Словарик говора Опеченского р-на Новгородской обл.]. 1920-е гг.: (Рукопись. Ин-т. рус. яз., С.-Петербург. №26). Притка обычно нападает на женщин, и главным образом в результате сглаза. В современных записях употребление этого слова связано с речью женщин и в разговорах на женские темы. Так, в записях, хранящихся в картотеке Словаря русских говоров Карелии и сопредельных областей, находим: «Вот бывает девушке притка пристанет, и в больнице не вылечат» (Белозерск); «Што-то корова заболела, уже не притка ли у ей?» (Череповец) — ‘сглаз’.

Любопытно, что значение ‘непредвиденный, несчастный случай’ фиксируется в наиболее ранних записях (ср.: Опыт 1852 г., 178; Даль, 3). К концу прошлого века все чаще собиратели регистрируют в качестве основного значения слова «что-нибудь случившееся от неизвестной причины: И с чего это такая притка стряслась? » [400] Волоцкий В. Сборник материалов для изучения ростовского (Ярославской губ.) говора // Сб. Отд-ния рус. яз. и словесн. (СПб.). 1902. Т. 72. С. 72. «Притка (в выражении притка ее знаить) — слово, равное по значению нашему слову черт в выражении: черт ее знает! » [401] Будде Е. Ф. О некоторых народных говорах Тульской и Калужской губерний // Изв. Отд-ния рус. яз. и словесн. (СПб.). 1898. Т. 1, С. 882. . «Боль, болячка, нечаянно, вдруг постигшее: И не знаю, какая притка сделалась. Урок, озёв, приключившееся с глазу; выражение безотносительное: притка бы те взяла. — Какая тут притка, прости бог! » [402] Васнецов Н. М. Материалы для объяснительного словаря Вятского говора. Вятка, 1907. С. 255. В некоторых говорах уже отмечается смешение с однокоренным словом притча, ср.: «Притча — причина. Кто ево знат, кака притча болезни; он вишь, сказывали, все лешкался да чертился. Повсеместно» [403] Подвысоцкий А.П. Словарь областного архангельского наречия. СПб., 1885. С. 140. . Впрочем, выражение осуждающего пожелания присутствует уже в самых ранних записях этого слова, так что оно входит в содержание слова искони [404] Из самых старых записей его значение («бранное мягкое слово») указано в: Татаринов И.М. Собрание провинциальных слов, употребительных в Зарайском уезде Рязанской губернии // Труды О-ва любителей рос. словесн. Т. 20. СПб., 1820. С. 195. . Мы можем лишь констатировать, что по отношению к нашему времени все чаще слово притка теряет свои основные значения и постепенно превращается в обозначение непознанной причиныболезни. Столкновение основных значений слов боль, недуг, притка и литературного болезнь со временем видоизменило семантическое содержание слова болесть таким образом:

Развитие новых значений у слова бо́лесть связано с наложением на его семантику основных значений смежных слов. При современной разработке вопроса мы легко можем определить, что 4-е значение развивалось в ХVІ-ХVІІ вв. в результате совмещения со значениями слова недугъ, но вплоть до нашего времени и бо́лесть, и недуг сохранялись в системе говора; также ясно, что 5-е значение развивалось не ранее XVII в. под давлением изменявшего свою семантику слова кручина, а затем на этот ряд наложилось и первоначальное употребление слова болезнь в произведениях народного творчества. 6-е значение у слова болесть развивалось в результате столкновения со словом притка, к концу прошлого века только значение 7 сохранялось (и сейчас сохраняется) у притка, постепенно сливаясь с самым неопределенным и по происхождению весьма поздним значением слова болесть. На всех этапах развития значения семантика находила материальную поддержку в наличном ассортименте диалектных лексем, так что каждый конкретный говор мог по-разному отзываться на потребности семантического движения данной лексико-семантической группы.

Субстратом семантического развертывания все время оставалось самое общее по значению и наиболее распространенное по говорам и в этом смысле общерусское слово болесть. Развертывание значений в соответствии с общерусской тенденцией происходило в нем под внешним давлением смежных по семантике слов, поскольку только слово болесть могло пройти весь путь семантического развития, отмеченный выше. Все прочие слова выражали лишь один какой-то участок этой семантической дуги. Завершение этого развертывания максимально сблизило в семантике диалектное слово с литературным словом болезнь, и в результате возникла возможность для их дублирования, а затем и для окончательной замены слова болесть новым словом, ставшим общерусским. О конкретных этапах стилистического уподобления и семантического варьирования уже говорилось выше; фонетические и грамматические критерии совмещения также указаны.

Литературное происхождение слова совесть удостоверяется несколькими фактами.

Для народно-разговорного языка нехарактерно прояснение слабого редуцированного в такой морфеме, которая не имела параллельной формы с гласным полного образования; ср. совѣсть → свѣсть как съдѣлъка → сдѣлка. Прояснению ъ в данном случае способствовала ранняя оттяжка ударения на еровую приставку — акцентологическая особенность церковнославянского языка в русском его варианте. Действительно, в новгородских и псковских рукописях XVI в. отражается еще исконное ударение слова (совѣсть, ср. и серб. са́вест ), а в московских рукописях того же времени представлено уже только церковнославянское ударение со́вѣсть в слове, утратившем всякие связи с производящей основой вѣд -. [405] См.: Колесов В. В. Ударение префиксальных имен в древнерусском и праславянском // Studia Slavica Hungariana. 1975. Т. 21. S. 21. Напомним, что именно в московских пределах складывалась та норма русского литературного языка, которая и включила в свой состав интересующее нас слово, тогда как на северо-западе оно сохранялось длительное время как варваризм; варваризм же всегда сохраняет и свое ударение [406] См.: Колесов В. В. Ударение заимствованных слов в русских памятниках ХVІ-ХVІІ вв. // Русская историческая лексикология и лексикография. Вып. 1. Л., 1972. С. 44. . Вторичность происхождения слова подтверждается также отсутствием строго разработанной системы производных: слово совесть не дает ни приставочных глаголов, ни суффиксальных имен, его словообразовательные потенции лимитированы наличием других, собственно русских слов с теми значениями, которые могли бы включаться в сеть производных от слова совесть.