Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

‹…›

Суворин пережил четверых своих детей и любимого зятя. Он замкнулся в себе, его мучила бессонница. Он редко ложился спать, не дождавшись утреннего выпуска газеты, и ночи напролет просиживал в кабинете, довольствуясь чашкой кофе и порцией цыпленка. Или же одиноко бродил по проспектам и кладбищам Петербурга. Когда его семейная жизнь совсем расстроилась, он удалился в загородное поместье, оставив дела сыну Алексею, Дофину, который в результате и подорвал могущество его газетной империи.

‹…›

Чехов был не первым из выпускников таганрогской гимназии, которого Суворин взял под крыло, — его финансовый управляющий Алексей Коломнин покинул Таганрог десятью годами раньше Чехова и женился на суворинской дочери. Его брат, Петр Коломнин, заведовал типографией Суворина. Взяв под покровительство Антона, Суворин не раз предлагал работу Александру, Ване, Маше и Мише Чеховым. Вскоре в суворинском доме у Антона появилась собственная двухкомнатная квартира, а младшую дочь Настю, тогда еще девятилетнюю девочку, Суворин прочил Чехову в жены.

Сорок лет спустя Анна Ивановна Суворина вспоминала первый визит Антона Чехова в их дом: «У нас в квартире, вопреки обычаю, зал был предоставлен детям в их полное распоряжение. ‹…› в одном из его углов стояла большая клетка с всегда зеленою сосною, где жили и умножались до 50 канареек и чижей, зал был на солнце; птицы там заливались, дети, конечно, шумели, да еще надо добавить, что и собаки тоже принимали участие ‹…› Явился Чехов ‹…› прямо на „ярмарку“… ‹…› Улыбаясь познакомился со мною, со всеми детьми, — и мы сели с ним около клетки на диванчик. Он спросил у детей название всех собак, сказал, что сам очень любит собак, причем насмешил нас ‹…› Мы разговаривали довольно долго. ‹…› Чехов был высокого роста, тонкий, очень стройный, с темно-русыми волнистыми волосами, серыми, немного с поволокою чуть-чуть смеющимися глазами и с привлекательной улыбкою. Он говорил приятным мягким голосом и чуть-чуть улыбаясь, когда обращался к тому, с кем вел беседу. ‹…› Мы с Чеховым быстро подружились, никогда не ссорились, спорили же часто и чуть не до слез — я по крайней мере. Муж мой прямо обожал его, точно Антон Павлович околдовал его. Исполнить какое-нибудь желание его, не говоря о просьбе, для него было одно удовольствие».

Антон завоевал сердца суворинских детей (на какое-то время — даже Дофина), его слуги Василия Юлова и французской гувернантки Эмили Бижон [РЕЙФ. С. 199–202].

Среди политиков — от правых либералов до социал-демократов разной степени радикальности отношение к А. С. Суворину и его газете было крайне негативным. Как вспоминала Зинаида Гиппиус в своих мемуарах: «Газету все читают, а говорить о ней нельзя» [ГИППИУС (II). Т. 2. С. 143]. Владимир Ленин, например, в статье «Капитализм и печать» («Путь Правды» № 41 от 20 марта 1914 г.) с сарказмом разоблачал финансовые махинации владельца консервативно-охранительской проправительственной газеты и его сыновей, клеймя их почем зря:

Воры, публичные мужчины, продажные писатели, продажные газеты. Это — наша «большая пресса». Это — цвет «высшего» общества. Этих людей «все» знают, у них «везде» связи… Бесстыдная наглость крепостников, обнимающаяся впотьмах с бесстыдной продажностью буржуазии, вот она — «святая Русь» [237].

Впрочем и сам Суворин в свой частной, скрытой от посторонних глаз жизни, насчет правителей Российской империи, коим он столь ревностно служил, судя по записям в его дневнике, нисколько не обольщался. Вот, например, характерное высказывание на сей счет:

Чёрт знает, как нами управляют все. Посидишь этак, послушаешь, и так становится скверно, так скверно, что понимаешь все, самое гнусное, самое отвратительное, все эти заговоры и убийства [ДНЕВ-СУВ. С. 138].

Вот что написано о «Новом времени» в Еврейской энциклопедии (1912):

Новое Время — самая значительная из реакционно-антисемитских газет, орган влиятельных петербургских сфер. ‹…› Определенно антисемитскую линию «Н. Время» начинает вести с того момента, когда с театра военных действий <���Балканская кампания Русско-турецкой войны (1877–1878) — М. У. > стали поступать донесения о хищничестве интендантов и поставщиков. Во главе поднятой по этому поводу антисемитской травли (об интендантах мало говорили, а поставщики «еврейского происхождения» явились как бы олицетворением всего русского еврейства) стало «Н. Время». Вскоре газета выдвинула и обвинение в ритуальном преступлении (1880) — сообщение газеты о краже евреем в Петербурге христианского ребенка оказалось, конечно, чистейшим вымыслом. Годы 1881–1882 были особенно тяжелы для органов либеральной прессы; гонениями со стороны цензурного ведомства они вынуждены были прекратить свое существование. Но для «Н. Времени» эпоха реакции оказалась благоприятной; газета не только перешла в лагерь реакции, но и стала ее столпом, красноречивым защитником всех ее начинаний. В либеральном лагере русской печати к «Н. Времени» с этих пор начинают относиться с нескрываемым презрением и гадливостью (Щедрин дал «Н. Времени» несколько обидных кличек). В еврейском вопросе «Н. Время» не знало границ для ненависти и недобросовестности. «Необходимо сделать евреям жизнь в России невыносимой» — такова программа, которую газета с неимоверной настойчивостью и энергией проводит более 30 лет. «По отношению к евреям все дозволено» — такова ее тактика за все это время. После одного из первых погромов 1881 г. (екатеринославского) в «Н. Времени» появилась статья, характер которой вполне определяется ее заглавием — «Бить или не бить?». Тридцать лет спустя, в сентябре 1911 г., газета недовольна правительством за принятие мер против ожидавшегося погрома (в Киеве — в связи с убийством П. А. Столыпина). Отнюдь не отличаясь постоянством в своих взглядах и убеждениях по всем вообще политическим вопросам, «Н. Время» в еврейском вопросе остается верным себе за все эти тридцать лет. Не было такого ограничения в сфере еврейских прав, которое «Н. Время» не приветствовало бы, и если оно выражало иногда неудовольствие, то лишь по поводу «недостаточной решительности» правительственных мероприятий. ‹…› В деле ограничения евреям доступа к образованию «Н. Времени» принадлежит в значительной мере инициатива. Предостерегающий вопль — «жид идет» — впервые раздался со столбцов «Н. Времени». Газета настаивала на принятии решительных мер против «захвата» евреями русской науки, литературы и искусства. И меры эти были приняты в виде установления «процентной нормы» для еврейских детей в общих учебных заведениях. Одновременно велась агитация против евреев-адвокатов, завершившаяся изданием постановлений об ограничении доступа в адвокатское сословие лицам «нехристианских исповеданий». Одной из излюбленных тем «Н. Времени» служило также «уклонение от воинской повинности». Ежегодно по поводу набора обязательно появляются статьи, устанавливающие якобы уклонение евреев от исполнения этой повинности. Меры, принимавшиеся правительством по этому поводу, как бы суровы они ни были, не удовлетворяли газету; необходимо было, по мнению газеты, издать закон о высылке из пределов России родственников уклонившегося еврея. Не было вообще такой стороны еврейской жизни, которая не подвергалась бы оклеветанию или по меньшей мере глумлению на столбцах «Н. Времени». Антокольскому Буренин посвятил ряд фельетонов, поразительных по своей ненависти к еврейскому таланту; он глумился над Минским, Фругом и др. (также над Надсоном, причисленному к евреям). В газете находили отклик обвинения против евреев, инсинуации и клеветы, которые появлялись в заграничных антисемитских листках, хотя бы самых подлых. Памятна в особенности кампания, которую вело «Н. Время» по делу Дрейфуса. «Многих порядочных людей интересовал вопрос, — писал в то время консервативный и в общем враждебно настроенный к евреям „Гражданин“, — какая причина побудила „Н. Время“ так явно недобросовестно обращаться с делом Дрейфуса по отношению к своим читателям. Чтобы газета, считающая себя большой, так бесцеремонно обращалась со своими читателями, чтобы из ненависти к Дрейфусу извращать известия, умышленно путать факты и подтасовывать сведения — это более чем удивительно и поневоле наводит на толки, не совсем лестные для газеты» («Гражданин», август, 1899 г.). ‹…› В последние годы (1908–1911) травля евреев «Н. Временем» достигает крайних пределов; не бывает почти номера без грубого выпада против евреев в том или ином отделе газеты; бывают номера, где чуть ли не все отделы посвящены евреям. Поддерживаемое некоторыми ретроградными органами, «Н. Время» не чувствует теперь себя столь одиноким, как в 80-е и 90-е года, и с большей развязностью заявляет требования от имени всего русского народа и русского общества. Если в дореволюционную эпоху агитация, главным образом, велась на почве обвинения евреев в экономической эксплуатации ими христианского населения, то ныне евреи объявляются опаснейшими врагами государства русского. «Евреев и социал-демократию необходимо взять в железо» — такова нынешняя формулировка старой программы «Н. Времени». Наиболее исступленным врагом еврейства из нововременских публицистов выступает теперь г-н Меньшиков. «Совершенно понимаю и разделяю симпатии В. С. Соловьева к этому богорождающему народу» ‹…›. «…Владимир Соловьев не мог не любить евреев, уже как поэт и мыслитель; слишком уже волшебна по продолжительности и судьбе история этого народа, слишком центральна его роль в жизни нашего духа, слишком трагичен удел…» — так писал Меньшиков в «Неделе». В «Н. Времени» Меньшиков обратился в самого ярого антисемита, и вместо Соловьева он ссылается на Лютостанского [ЕЭБ-Э. Т. 11. Стлб. 757–760].