Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Я хорошо знал Суворина, — Чехова вовсе не знал, но через суждения и отношения Суворина к Чехову и обратно могу судить и о Чехове.

Суть и разгадка взаимных их отношений в том, что Чехов был значительно спиритуалистичнее Суворина, развитее, образованнее его (не был в универс., т. е. Суворин) и вообще имел голову «более открытую всем ветрам», нежели Суворин, и до известной степени проникнутую большим количеством мыслей, большим числом точек зрения, чем как это было у Суворина.

Проще, сжатее — был умнее Суворина.

Но тут начинается страшное:

Он был хитрее Суворина. И хуже его сердцем. Гораздо.

Суворин был замечательно ясное сердце. Да: с 4 миллионами в кармане, с 3 домами, собственник типографии и самой бойкой книготорговли, он был «кадет в удаче», «талант, каких мало», «влюблен в родную Землю», и, среди всех актрис и актеров — сохранил почти детское сердце, глубоко доверчивое к людям, верящее в них, любящее их. ‹…›

Что-то было «щедрое в нем», — о, не в деньгах (хотя и в них)! Щедрое — во всем. Он был щедр на похвалу, щедр на любовь, щедр на помощь. И (удивительно!) — никогда не помнил зла.

Воистину «любимец Божий».

Чехов же, — не имея отнюдь его гения и размаха (практического, в делах), — был его тоньше, обдуманнее и, увы, ловчее… Этой горькою «ловкостью», которая так «не нужна» в могиле.

‹…›

И он, увы, нечистый сердцем, изогнулся, пригнулся к земле и сказал: «Не вижу Суворина. Не знаю. Не был у него. Ведь он…» ‹…›

Это предательство человека, столь его любившего (т. е. Суворин — Чехова), ужасно.

«Суворин и Чехов» (1915) [РОЗАНОВ (II)].

Что касается свидетелей времени, не зацикленных на «русском патриотизме» А. С. Суворина, то ими, вместе с литературной одаренностью, нюхом на молодые дарования и недюжинной деловой хватки этого «друга Престола», всегда отмечаются его цинизм, беспринципность и хитрость. Еще в 1909 г. один из свидетелей времени писал, что Суворину:

Приходилось выбирать: или значительно поступиться своими прогрессивными идеями, или сохранить издание. «Новое время» выбрало путь более практический: оно понизило свое отношение к прогрессу [СОКОЛОВ А.А.].

На этом пути Суворин-издатель извлекал из своей близости ко Двору и крупным правительственным чиновникам множество политических выгод для своей газеты. При этом как редактор, декларирующий терпимость к разномыслию, он умело сочетал «высокий штиль» — например чеховские рассказы и фельетоны, с «низким» — скандалезно-оскорбительными по форме статьями своих ведущих критиков (Буренин, Житель и др.), привлекая таким образом в ряды подписчиков «Нового времени» ориентированные на развлекательную «жареность» и «желтизну» читательские массы.

Русская интеллигенция, даже и не радикального оттенка, не говоря уже о передовых ее слоях, относилась к «Новому времени» с определенным и понятным предубеждением. Сотрудники суворинской газеты пользовались очень незавидной репутацией, но газета была в известных сферах влиятельной, выходила в небывалых, для того времени, тиражах, располагала огромными средствами, — наряду с изданием «Нового времени» Суворин прекрасно наладил большое книгоиздательское дело и организовал целую сеть книжных магазинов, в том числе и на всех железнодорожных станциях России.

Он хорошо платил своим сотрудникам и умел привлекать в газету талантливых людей. В «Новом времени» печатались известные писатели, убежденные <���как, в частности, и А. П. Чехов — М. У. > в том, что они сохраняют свою «независимость» — им, очевидно, казалось, что их «чистая литература» — в фельетоне — непроницаемой стеной отгорожена от грязной политики газеты в целом [СОБОЛЕВ].

В силу вышеуказанного «предубеждения» в отношении А. С. Суворина крепкая дружба с ним Антона Чехова и его сотрудничество с «Новым временем» вызывали опасливо-неодобрительную реакцию со стороны представителей либерально-демократического лагеря, см. например [ИЗМАЙЛОВ], [МЕРЕЖКОВСКИЙ], [АМФИТЕАТРОВ и др. Одним из первых, кто напрямую высказал Чехову свое мнение на сей счет, был редактор «Северного вестника», маститый публицист и литературный критик народнического толка Николай Михайловский. Это свое высказывание он, как бы между прочим, озвучил в исключительно комплиментарном по тону письме-отзыве на повесть «Степь», которая печаталась в его журнале. Н. Михайловский увидел в Чехове силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем, так — кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая о ней, то росточек сорвет, то дерево с корнем вырвет. Все с одинаковой легкостью и разницы между этими действиями не чувствует. Сила Чехова — ясная, она злу не послужит, не может послужить, и Михайловский поражен чеховской неиспорченностью, потому что «не знал школы хуже», той, которую Чехов проходил в «Новом времени» и «Осколках» и пр.

Грязь к Чехову не пристала, но «школа сделала, однако, что могла — приучила к отрывочности и прогулке по дороге, незнамо куда и незнамо зачем». Михайловский уверен, что это должно пройти, и Чехов не только не послужит злу, а прямо послужит добру, тогда ему предстанет блестящая будущность.

‹…›

…надо прямо сказать, что Чехов, декларировавший о своей полной «беспартийности», и очень боявшийся тех, кто, читая между строк, причислял его к либералам, на самом деле исповедовал тогда совершенно определенные лозунги и разделял совершенно определенную идеологию. Лозунги — нововременские, идеология — суворинская.

Принимая приглашение Суворина, он великолепно понимал, какому риску подвергает он свою литературную репутацию, печатаясь в «Новом времени». Он пишет В. В. Билибину (Билибин Виктор Викторович. Сотрудник юмористических изданий, драматург и водевилист, секретарь «Осколков»): «Надо полагать, что после дебюта в „Новом времени“ меня едва ли пустят теперь во что-нибудь толстое». И через год, когда пошли слухи о том, что его книга представлена на Пушкинскую премию, он заявлял брату Александру, что премия не может быть ему дана, «уже по одному тому, что он работает в „Новом времени“» [241].

Но Суворин импонировал Чехову, а Чехов долгое время оставался для Суворина тем человеком, на которого он мог влиять и заражать своими убеждениями, тем более, что в его горячих, и как тогда казалось Чехову, искренних речах — не было заметно грубой «тенденции». Из всех литературных авторитетов, с которыми сталкивался молодой Чехов, Суворин был, конечно, самым значительным. До сих пор, до дебюта в «Новом времени», Чехов имел дело с Кичеевым, Уткиной, Лейкиным, Худяковым. Он хорошо знал цену этим людям и не уважал их. Да и что могли они ему дать, какие горизонты открыть, чем расширить его познания, воспитать вкус?