Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

еврейских литературных клопов, зажигающих русскую литературу наглой и бездарной декадентской чепухой, которую теперь выдают за самое модное и за самое превосходное «творчество» [БУРЕНИН].

Резко выступал Буренин и против лексических новаций имевших место в произведениях писателей еврейского происхождения, в чем получал заединую, но как правило негласную поддержку большинства русских писателей критических реалистов.

Что же касается внутренних эмоциональных переживаний еврейских литераторов, решившихся ступить на стезю русской писательской славы, то представление о них можно получить, например, из воспоминаний все того же Осипа Дымова, являвшегося «Серебряного века» очень востребованным и популярным российским сатириком-«сатириконовцем» [201] «Сатирикон» — популярный дореволюционный русский еженедельный сатирический журнал. , прозаиком и драматургом. В своих мемуарах «Вспомнилось, захотелось рассказать» он в разделе, посвященном памяти Акима Волынского, столь раздражавшего Горького, Чирикова, Куприна и др. «бытовиков» своими критическими статьями о них, писал, что

Крупная, сильная личность Волынского, его жизнь и деятельность, места, занимаемые в русской литературе, в русской культурной жизни, дает мне возможность видеть моё собственное будущее <���…>. Он остался евреем: хотя его зовут Аким, а не Хаим, его волынское сердце [202] Аким Волынский родился в Житомире — губернским центром Волынского края. трепещет и ноет от боли, когда он слышит о еврейских страданиях. Он протестует пламенными словами и образами, которые заставляют плакать даже гоев [203] Гой — (ивр. גוי鴕, мн. число גויים гойи́м) — это стандартное выражение в Танахе для «народа», включая евреев. В обиходной речи, однако, используется в значении «не еврей», т. е. «иноверец». — христиан. Но это всё, что он, сын своего народа, дает этому самому народу: свое сочувствие, но не свой труд, свое сердце, но не свой мозг. А свой развитый мозг, недюжинные таланты, начитанность и культуру, накопленные в результате многолетнего тяжкого труда, художественные мечты, успехи и достижения — всё это он дарит чужому народу, чужим людям, чужой цивилизации. Как посторонний он стоит у порога собственного дома и, когда изнутри раздается крик, заглядывает через окно и помогает тем, кто там стонет. В остальное же время он мало обеспокоен тем, что происходит в этом доме. Но, с другой стороны, он ведь творит в области великого и прекрасного искусства и культуры. Разве только во благо культуры русской? Разве имеет значение то, в чью пользу происходит созидательная работа, — главное, что это работа сделана. Его книги и произведенные исследования изложены на русском языке. Они существуют в оригинале на этом языке, но они интернациональны и не принадлежат какой-то единой и определенной географической точке. Значит Волынский прав? Если своим трудом он обогащает русское слово, он обогащает также, покуда его слово ценно, и другие культуры. Разве это не путь для творческой личности, которые хочет, но не может проявить себя в собственных национальных рамках?

<���…>

Проблема Евреи в русской литературе, незадолго до этого возникшая, была болезненной для меня лично. Постоянная тревога, глубокие внутренние сомнения, которые грызли меня с того самого момента, когда я впервые взял в руки перо, никуда не исчезали. Я не хотел себе в этом признаваться, пытался делать вид, что это проблемы не существует вовсе. Разве мои еврейские глаза видят не так, как нееврейский? Разве для моих еврейских ушей окружающий мир не звучит так же, как и для нееврейских? Этого не может быть. Результаты своих раздумий я излагаю на русском языке, потому что другого языка не знаю [204] Дымов с детства владел тремя языками: идиш, русским и немецким и на всех них писал, живя на Западе, свои произведения. , потому что это мой язык. Что может быть плохого или фальшивого в высоком русском слове? Разве русское духовно сросшееся целое?

<���Эти вопросы> сами приходили и становились между мной и моими писаниями и не хотели исчезать, не надлежащего ответа. Но какой ответ я мог дать?

<���…> Со временем мне стал понятным путь, по которому шел Волынский, и это оказало на меня большое влияние. На примере его жизни я, как волшебном зеркале, мог увидеть возможной будущей жизни своей. Сам он не имел перед собой подобного зеркала, потому что был среди пионеров — первых еврейских юношей, преодолевших стену еврейского гетто: вооруженный талантом, образованием и знанием языка, он окунулся в русскую литературу. Такие случаи были в Германии, Англии, Франции, но в России они выглядели достаточно новыми. Волынский принадлежал к первому поколению, я и мои ровесники — ко второму. С годами я понял, что он тот, кто первым прошел по этому пути «еврея в русской литературе», неся в своем сердце те же мучительные мысли, что терзали меня Он никогда об этом не говорил, но сомнения присутствовали в его художественном сознании. Он пытался продемонстрировать миру, а в еще большей степени самому себе, что еврей чужой литературе столь же силён и столь же уместен, как и нееврей [ДЫМОВ. Т.2. С. 479–480].

В контексте этих рассуждений личный выбор Осипа Дымова — единственного в истории литератора, который, покинув Россию в качестве известного русского прозаика, сатирика и драматурга, на Западе стал сугубо еврейским идишевским писателем — вполне выглядит актом духовно мотивированным. Сегодня при ретроспективном осмыслении русско-еврейских литературных коллизий эпохи «Серебряного века» видно, что страхи русских писателей по поводу еврейского засилья на литературном рынке были сильно преувеличены. В массе своей русско-еврейские писатели, заявляли сугубо еврейские темы, раскрывали перед русским читателем специфику еврейского быта, рисовали реалистические образы евреев и т. п. Их произведения, как правило, носили так сказать этнографически-просветительский характер. Большой литературы — на уровне Чехова, Бунина, Горького, Куприна или же А. Белого, Ф. Соллогуба, В. Розанова, М. Арцыбашева они не делали и, несмотря на известную популярность О. Дымова или С. Юшкевича, конкурировать с маститыми русскими писателями никак не могли.

Что же касается обсуждавшейся выше статьи Корнея Чуковского «Евреи в русской литературе», то в одном ее автор, несомненно, был прав. Евреи до революции, действительно, задавали тон, в таких областях, как журналистская публицистика и литературно-художественная критика. Здесь среди авторов еврейские имена являют собой целый ряд звезд первой величины: Ю. И. Айхенвальд, А. М. Горнфельд, М. О. Гершензон, Аким Волынский, А. Р. Кугель… Все они как критики были очень внимательны к творчеству Горького, но при этом отнюдь не льстили ему. Вот, например, что писал о Горьком проницательный Юрий Айхенвальд: