Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

На даче у Стасова, в деревне Старожиловке, в 1904 году я встретился с Горьким и Шаляпиным, и эта встреча повела к новому повороту в моей судьбе. Узнав от Стасова, что с переезда в Питер я часто болею, Горький предложил мне поселиться в Ялте. И тут же обратился к Шаляпину: «Устроим это, Федор?» — «Устроим, устроим!» — весело ответил Шаляпин.

А через месяц пришло от Горького из Ялты известие о том, что я принят в ялтинскую гимназию и буду жить в его семье, у Екатерины Павловны Пешковой.

Я приехал в Ялту, когда там еще свежа была память о недавно скончавшемся Чехове. В этом сборнике помещены стихи, в которых я вспоминаю впервые увиденный мною тогда осиротевший чеховский домик на краю города.

Никогда не забуду, как приветливо встретила меня — в ту пору еще совсем молодая — Екатерина Павловна Пешкова. Алексея Максимовича в Ялте уже не было, но и до его нового приезда дом, где жила семья Пешковых, был как бы наэлектризован надвигавшейся революцией.

В 1905 году город-курорт нельзя было узнать. Здесь в первый раз увидел я на улицах огненные полотнища знамен, услышал под открытым небом речи и песни революции. Помню, как в Ялту приехал Алексей Максимович, незадолго до того выпущенный из Петропавловской крепости. За это время он заметно осунулся, побледнел и отрастил небольшую рыжеватую бороду. У Екатерины Павловны он читал вслух написанную им в крепости пьесу «Дети Солнца».

Вскоре после бурных месяцев 1905 года в Ялте начались повальные аресты и обыски. Здесь в это время властвовал свирепый градоначальник, генерал Думбадзе. Многие покидали город, чтобы избежать ареста. Вернувшись в Ялту из Питера в августе 1906 года после каникул, я не нашел здесь семьи Пешковых [МАРШАК. Т. 1. С. 5–15].

Из воспоминаний поэтессы и литературного критика «Серебряного века» Софьи Дубновой-Эрлих [385] Она автор двух сборников лирики «Осенняя свирель» (1911 г.) и «Мать» (1918 г.). , относящихся к 1916 году:

Моему старому другу Ан-скому очень понравились стихи, и он посоветовал послать их Горькому, который в 1915 году стал основателем и литературным редактором журнала «Летопись». «Летопись» была единственным большим печатным органом, который сквозь проволочные заграждения цензуры проводил во всех статьях принцип антивоенного интернационализма [386] «Летопись» издавалась Горьким в 1915–1917 гг. В журнале сотрудничали такие видные социал-демократы, как В. Базаров, Н. Суханов, Л. Каменев, Ю. Мартов, А. Богданов и др. Горький широко печатал в журнале и еврейских авторов. С. Дубнову-Эрлих, которая выступала как русская поэтесса, он просил в частности, чтобы она писала рецензии на новинки еврейской литературы. .

Познакомившись с циклом <���моих стихотворений> «Мать», Горький откликнулся письмом, которое меня очень обрадовало. Стихи ему понравились, и он сразу же сдал их в набор, предполагая напечатать в одной из ближайших книжек. Письмо заканчивалось приглашением зайти в редакцию для разговора о постоянном сотрудничестве. Начавшееся общение с Горьким дало мне то, что давало оно десяткам других молодых писателей: новый стимул к литературной работе. Горький убеждал меня писать не только о детях, но и для детей (он был уверен, что это мне удастся), а кроме того, предложил систематически знакомить читателей «Летописи» с еврейской литературой — он увлекался рассказами Шолом-Алейхема и стихами Бялика. В ту пору он проявлял особенный интерес к проблемам русского еврейства — участвовал сообща с моим отцом [387] Имеется в виду Семен Маркович Дубнов, выдающийся русско-ев-рейский историк и общественный деятель. и рядом других еврейских деятелей в оказании помощи евреям, высланным из прифронтовой полосы, был одним из инициаторов «Лиги борьбы с антисемитизмом». Редакция «Летописи», в которой я была частым гостем, помещалась в одном из старых домов на Большой Монетной — тихой улицы Петербургской стороны, неподалеку от Каменноостровского проспекта. Мы жили на той же улице, наискосок от этого дома.

Мой первый визит в редакцию стал началом короткого, но богатого впечатлениями периода, оставившего в памяти глубокий след. Сознание, что я стала членом литературного коллектива высокого уровня, поднимало жизненный тонус. Редакция «Летописи» была клубом, в котором живо обсуждались события дня. В темных, прокуренных комнатах постоянно толпилась разношерстная публика; здесь можно было встретить и начинающего писателя, нервно мнущего в руках рукопись, и партийца, недавно вернувшегося из ссылки, и заводского рабочего, и типичного русского странника, беспокойного искателя правды: все ждали возможности завладеть вниманием редактора и поговорить с ним по душам. Распахивалась дверь, и выходил Горький, провожая очередного гостя, иногда с признаками усталости на землистом лице, а иной раз просветленный, помолодевший от радостного возбуждения. Мне довелось быть в редакции, когда из редакторского кабинета вышел невысокий еврейский юноша. Из-под больших круглых очков умно и пронзительно глядели глубоко запавшие глаза. Горький крепко жал ему руку на прощанье, а потом вернулся к нам с посветлевшим лицом: «Господа, — сказал он, — поздравьте меня, и я поздравляю вас. В нашу литературу пришел новый талантливый писатель».

Гостем был молодой Бабель, принесший в редакцию два новых рассказа, которые оказались неприемлемыми для других журналов [ДУБНОВА-ЭРЛИХ. С. 197–198].

Ицхак Фефер — один из самых значительных оригинальных поэтов ХХ в., писавших на идиш, рассказывал в своих воспоминаниях [388] Сокращенный вариант воспоминаний И. Фефера был опубликован в советском еврейском литературно-художественном журнале «Советиш Геймланд» (1968. — № 3. С. 13–15). , что как-то раз, коснувшись в беседе с ним темы юмора, Горький сказал:

— Когда-то достаточно было добавить к слову «счастье» слово «еврейское», чтобы слово «счастье» потеряло свое значение. Сегодня все советские народы знают, что такое счастье… <���….> Народы, не знавшие, что такое счастье, заслуживают очень хорошей литературы…

Не исключено, что свои последние слова Горький любезно адресовал в адрес Фефера, знаменитого в то время в СССР еврейского поэта-коммуниста в своем творчестве тесно

..связан<���ного> с еврейским народом. Он был полон… нежности к той среде, из которой вышел: к маленьким украинским городам, к еврейской бедноте, населявшей их… [389] Из предисловия П. Антокольского к сборнику И. Фефера «Избранное» (Пер. с евр. М.: Сов. писатель, 1957). Всего на русском языке было издано 15 поэтических сборников Фефера, последний — в 1969 г. Во время войны на идиш вышло четыре книги поэта. Широкий отклик в еврейском мире вызвало его стихотворение «Их бин а ид» («Я — еврей», 1944 г.), в котором была строка: «Я спляшу еще на могиле Гитлера — я, еврей!»