Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

всякое усилие духа идет на пользу людям, каково бы оно ни было по содержанию или по форме: благочестивое или еретическое, национальное или нет, если только оно истинно-духовно; постольку же идет на пользу русскому народу всякое честное писательство еврея, латыша или грузина на русском языке. Больше того: я думаю, что такая инородная примесь именно «улучшает качество металла», потому что еврей или латыш, воспринимая мир по особенному — по-еврейски или по-латышски, — поворачивает вещи к обществу такой стороной, с какой оно само не привыкло их видеть. Вот почему, сознавая себя евреем, я, тем не менее, позволяю себе писать по-русски о русских вещах [ПЕРЕПИСКА РОЗ-ГЕРШ. С. 228].

Переписка Розанова с Гершензоном [ПЕРЕПИСКА РОЗ-ГЕРШ] является яркой иллюстрацией точек зрения с двух сторон — русской (охранительской) и еврейской (ассимилянтской [186] Под ассимилянтом здесь подразумевается любой инородец, полностью или частично заместивший в своем сознании оригинальный национальный идентитет на идентитет государствообразующей нации. ), в дискурсе на тему «Евреи в русской культуре» и «Русский еврей» [187] В 1879–1884 гг. издавался еженедельник с характерным названием «Русский еврей». О сущности подэтноса «русского еврейства» см. [ЮХНЕВА], [РЫВКИНА], [СИГАЛ], [СОЛОНОВИЧ Л. (II)]. .

Для уточнсения позиции русско-еврейских деятелей культуры того времени в вопросе об использовании ими русского языка приведем мнение

Выдающ<���его>ся русско-еврейск<���ого> мыслител<���я> Аарон<���а> Штейнберг<���а> <���…>, который владел не только ивритом и идишем, но и русским, немецким, английским, французским языками. Он совершенно свободно чувствовал себя в стихии немецкого языка и философии. Но русский язык ему, рожденному в России и получившему образование в классической русской гимназии, одному из ведущих организаторов Вольной философской ассоциации в Петрограде в 1919–1922 гг., был особенно близок. На нем он написал важнейшие свои философские и литературные произведения. Чрезвычайно показательны в этом отношении его высказывания о русском языке: «Пишу по-русски, на языке, сопровождающем меня и сопровождаемом мною с самого начала моего сознания, сознания моего Я. В его объятиях сердце мое легко согревается, в выемках его, в мягких его складках и наслоениях я нахожу удобные углубления для самоощущения и даже более требовательного самоощупывания» [СОЛОНОВИЧ Л. (I)].

Показательно, что Горький в этой полемике однозначно взял сторону Жаботинского — см. его письмо к Пятницкому от 20 мая 1908 года с Капри, где он прямо говорит:

Публицистика Тана не токмо истерична, но и неумна, в доказательство чего сошлюсь на полемику с Жаботинским, — который, добавим, помимо всего прочего заявил также, что евреи пока ничего не дали русской литературе, а дадут ли много впредь — не ведаю [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 128].

А вот еще один пример реакции на статью Корнея Чуковского — уже стана русских символистов. Литературный критик и переводчик Зинаида Венгерова писала К. И. Чуковскому (22 января 1908 года):

О Вашей статье в прошлый понедельник неприятно говорить — как о каком-то неприличном поступке человека, с которым привык считаться как с корректным знакомым. Поднять с пола оплеванное, гадкое орудие национальной вражды и биться им — рядом с Бурениным и осененным его крестом (да и крест ли это!) — чтобы свалить с ног какого-то Юшкевича? — да еще в Ваши горячие молодые годы!.. Разве можно комментировать такой поступок? Бедный Шолом Аш! Ведь всерьез, перед лицом большой литературы, вы его не любите. Я это знаю — и понимаю, так же как и одобрение его в надлежащих пределах. Но Вам он понадобился, чтобы замахнуться им как дубиной на других. Жаль молодой литературы, жаль — действительно, искренно жаль, — что Вы способны на такую маленькую пошлость [ИВАНОВА Е. С. 155].

Но обвинения благородной литературной дамы, как показало время, были беспочвенными. Талантливый литературный критик Чуковский, как говорится, зрил в корень. Еврейская активность на русской литературной сцене и в частности ее яркий представитель Шолом Аш, действительно, вызывали у русских писателей либерально-демократического лагеря глубоко неприязненные чувства. Нужен был только подходящий случай, чтобы они бурно выплеснулись наружу. И он не заставил себя ждать, явившись в форме так называемого «Чириковского инцидента», — см. [ТАРН], названного так по имени одного из главных его участников, писателя и драматурга из горьковского круга товарищества «Знание» Е. Н. Чирикова, автора декларативно юдофильской пьесой «Евреи» (1904 г.), имевшей большой успех на театральной сцене России, Германии и Австро-Венгрии. Правая, националистическая печать обвиняла Е. Н. Чирикова в «тайном иудействе», ходили слухи о готовящемся на него покушении со стороны членов черносотенных организаций [КЕЛЬНЕР]. И вот такой человек вдруг дал повод быть обвиненным со стороны еврейских коллег в антисемитизме!

Страсти разгорелись, в сущности, на пустом месте, но запальчивость, с которой велась полемика в печати и частной переписке, свидетельствовала о высоком градусе накопившейся в русском литературном сообществе досады и раздражения в связи с энергичным вхождением в него «чужеродной прелести».

Суть инцидента состояла в том, что 18 февраля 1909 года в петербургской квартире актера Н. Н. Ходотова [188] В начале века квартира Ходотова на Коломенской улице в доме 42 была постоянным местом сбора писателей, критиков, актеров и журналистов, часто совмещавших свои собрания с обильными алкогольными возлияниями. в присутствии большого числа видных представителей литературного сообщества происходило авторское чтение русскоязычного варианта пьесы еврейского писателя и драматурга Шолома Аша «Голубая кровь» («Белая кость»). Пьеса эта, написанная на идиш, представляла собой бытовую драму из еврейской жизни. После чтения — а, надо отметить, что Шолом Аш, будучи польским евреем, весьма плохо говорил по-русски, да и перевод был сделан не ахти как — началось обсуждение пьесы. Все выступавшие дружно хвалили автора, пока слово не взял Е. Н. Чириков, позволивший себе заметить, что его лично удивляет такое восторженное отношение присутствующих литературных критиков к чисто «бытовой» пьесе, в то время как он сам в их статьях нещадно критикуется именно за «низменное бытописательство».

Пьеса прекрасная, но вот что меня удивило здесь: один из объявивших смерть быту, г. Дымов, не только перевел эту исключительно бытовую пьесу, притом далеко не с демократическими тенденциями, а еще произнес хвалебное слово. Другой могильщик быта, похоронивший нашего великого национального художника Репина, теперь изо всей мочи хвалит бытовую пьесу [189] Имелся в виду известный в начале века петербургский театральный и балетный критик Анатолий Шайкевич, который, не будучи евреем, тоже писал под псевдоним Аш. . А третий [190] Намек на знаменитого литературный и балетного критика эпохи «Серебряного века» Акима Волынского. , не читавший пьесы, превозносит автора и его бытовую пьесу. Что ж, господа, это значит? Может быть, наш русский быт умер, а еврейский не может и не должен умирать? [КЕЛЬНЕР].