Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Возражение автора пьесы, заявившего, что для уяснения ее сути «надо три пуда соли съесть с евреями», Чириков парировал тем, что, однако же, и его бытовые пьесы, критикуются в основном рецензентами-евреями, которые, следуя логики Шолома Аша, также не способными понять его как русского. Здесь он явно метил в Акима Волынского, очень авторитетного критика, апологета модернизма, выступавшего с позиций «метафизического идеализма» против писателей бытовиков, развивавших традиции русского «критического реализма».

Напомним, что Аким Волынский является одним из самых ранних иделогов русского модернизма. Статьи Волынского о «русских критиках», печатавшиеся в «Северном вестнике» в период 1890–1895 гг. под общим названием «Литературные заметки» (и потом вышедшие отдельной книгой: «Русские критики», Литературные очерки, СПб., 1896), резко восстают против всякого позитвизма в искусстве и в системе художественной мысли. В них он декларировал пришедшийся по сердцу русских символистов «метафизический индивидуализм», который в его представлении порождает «импрессионизм». Импрессионизм же принимал мир только через ощущения художника, отрицая всякую реальность вне такого субъективного его восприятия. Исчезает народническая вера в «просветительное» искусство, в искусство-истину, искусство морально-демократических заданий. Идёт искусство, отворачивающееся от «вопросов суетной политики» и целиком окунувшееся в мистические глубины субъективных переживаний. В этом контексте вопрос о быте, в глазах Волынского и русских символистов в целом, полностью изжил себя в литературе — см. [ТОЛСТАЯ Е. (I)], [КОТЕЛЬНИКОВ]. Что касается темы еврейского быта в пьесе Аша, то со стороны Волынского были, вроде бы, даны разъяснения: мол-де, традиционный еврейский быт весь привязан жестко к сложной ритуально-символической системе. В этом смысле его представление у Шолома Аша ни есть «писание с натуры», а «раскрытие», выявление некоего идеального содержания повседневного бытия. Русская стороны эти аргументы, по-видимому, или не услышала, или не захотела принимать во внимание. В результате литературный дискурс перерос в оскорбительную перебранку.

С еврейской стороны было заявлено, что Чирикову, как русскому писателю не дано понять еврейский национальный характер, на что Чириков не без резона заявил, что в таком случае литераторы-евреи не в состоянии постичь характер русского человека. К Чирикову присоединился К. Е. Арабжин [ХАЗАН (I). С. 73].

Дальше — больше. На следующий день в петербургской еврейской газете «Дер Фрейнд» (1909, № 47, 19 февр./4 марта) было опубликовано открытое появилось за подписью Ш. Аша, О. Дымова, А. Волынского и А. Шайкевича, обвиняющее Е. Чирикова в антисемитизме. Вот как сам Евгений Чириков изложил обстоятельства этого дела в письме к Л. Н. Андрееву от 19–13 марта 1909:

Милый Леонид Николаевич, <���…> Приехать не могу: завтра делают операцию дочери <���…>.

А тут еще еврейский погром, устроенный Волынским, Дымовым и Шайкевичем. Телефон в Москву в руках сродственника Дымова г. Руманова [191] Аркадий Руманов в те годы представлял в Ст. — Петербурге редакцию сытинской газеты «Русское слово» , и им отлично пользуются для извращений и клеветы… Дело, не стоящее выеденного яйца, раздули до события громадной важности, и посему нельзя быть <���не в> этой пакости, хотя устал я от нее невыносимо. Эти господа сперва напечатали через 3-лицо анонимную заметку в еврейской газете «Фрайнд», затем протелеграфировали ее в Москву, потом, когда клевета разрослась, напечатали за своей подписью в «Фрайнд» письмо, что они подтверждают заметку с некоторыми небольшими изменениями. Вдохновляет, конечно, Волынский. Ну и сволочи же эти Господа! Не ходи «в гости»! Твой Евгений [ХАЗАН (I). С. 75].

Явно несправедливое в персональном плане осуждение Чирикова вызвало бурную полемику в печати. Сначала оно было категорически отвергнуто другими присутствовавшими. За него в частности в открытом письме заступился очень авторитетный в дореволюционной России еврейский общественник Яков Тейтель — добрый знакомы Горького. Затем сам Чириков тоже выступил с полемическим заявлением «Благодарю, не ожидал» («Русское слово», 1909, 3 марта), вслед за которой появились две редакционные реплики на нее. Во второй из них, «Культурные антисемиты», сообщалось о дальнейшем развитии инцидента:

На этих днях состоится второе собрание группы литераторов, в котором будут продолжаться дебаты по вопросам, поднятым Чириковым и Арабажиным.

С резким осуждением Чирикова и поддержавших его писателей выступил, как ни странно, большевик В. В. Воровский в статье «В загнившем омуте» [ВОРОВСКИЙ].

С сионистской стороны подал голос Владимир Жаботинский — добрый знакомый Арабжина по газете «Одесские новости», обнаруживший в этом инциденте, где эмоции явно пересилили доводы рассудка, знаковые черты кондового русского национализма. Мол, им — русским, на вас — евреев и вашу культуру, наплевать, вы им глубоко безразличны. И нечего евреям лезть на русскую литературную сцену, куда их не приглашали, а теперь, того и гляди, погонят в три шеи.

Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы <���здесь — сионисты — М. У.>предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства, и жизнь доказала нашу правоту. Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр, и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и на этом поприще крах. Он разыграется не в одну неделю, годы потребуются для того, чтобы передовая русская интеллигенция окончательно отмахнулась от услуг еврейского верноподданного, и много за эти годы горечи наглотается последний: мы наперед знаем все унизительные мытарства, какие ждут его на этой наклонной плоскости, конец которой в сорном ящике, и по человечеству и по кровному братству больно нам за него. Но не нужен он ни нам, ни кому другому на свете, вся его жизнь недоразумение, вся его работа — пустое место, и на все приключения его трагикомедии есть у нас один только отзыв: туда и дорога [ЖАБОТИНСКИЙ (I)].

Разобравшись с евреями-ассимилянтами, Жаботинский, повернул, образно говоря, копье в обратную сторону и тут же обвинил передовую русскую интеллигенцию в эксплуатации ассимилированной еврейской интеллектуальной элиты:

«Никогда еще эксплуатация народа народом не заявляла о себе с таким невинным цинизмом…» Эксплуатируемые евреи тут для Жаботинского — не более чем пример; ведь отношение русской интеллигенции к другим народам — не лучше. Это она «…руками своих лучших и устами своих первых щедро оделила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра…» И далее, совсем уже беспощадным кнутом: «Мы <���интеллигенты-евреи> проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе „святой и чистой“ русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, — что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что „мы“ обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно „мы“, во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, — наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия… <���…> Русскому национализму не за что бороться — никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки» [ТАРН].