Марк Уральский - Достоевский и евреи

— определяя их как «чрезвычайно глупые» и полагая восхваление гр. Толстого в той форме, что использовал для них его бывший сотрудник и единомышленник [34] Положение Аверкиева в литературе было сложным и противоречивым. В идейной борьбе 60-х гг. он выступал как ожесточенный противник революционных демократов, находясь сам на позициях, близких почвенничеству. Но в почвенничестве он скорее представляет консервативное течение, оставаясь далеким от свойственного Достоевскому радикализма с его ярким социальным критицизмом. Нескрываемый политический консерватизм Аверкиева сделал его предметом резких насмешек передовой печати (Д. И. Писарев «Прогулка по садам российской словесности»; М. Е. Салтыков-Щедрин «История одного города», «Современная идиллия»). Заслуженная Аверкиевым-публицистом репутация реакционера современниками писателя, а позднее и историками литературы распространялась на его литературную деятельность в целом и сделала его имя одиозным, см. [НЕКР. В. Н.]. , отнюдь не «рекламой», а «наивностью». Свои рассуждения о ляпсусе Аверкиева Достоевский заканчивает парадоксальным высказыванием:

Граф Лев Толстой — конфетный талант и всем по плечу,

— не сопровождая его каким-либо комментарием. Можно полагать, что таким образом Достоевский, обладавший, как литератор, незаурядным чувством юмора, маскирует свое раздражение восхвалением собрата по перу — пусть и в форме «чрезвычайно глупого стиха», придумывая другую «типовую глупость». Тем самым он явно пародирует бытовавшую со времен Гомера в критике манеру хамски-оскорбительного подтрунивания над писателями [35] Об этом же идет речь в следующем четверостишии поэмы Д. Аверкиева: Ни одного мы не найдем Из старых и из новых, Кто б не был руган дураком От критиков суровых. . Как ни парадоксально, но именно Виктор Буренин, ставший на русской литературной сцене символом «беспардонного зоила» и «охотника до журнальной драки», пользовался симпатией Достоевского [36] Буренина ценил и Лев Толстой, тогда как Николай Лесков и Иван Гончаров 1880-х гг. видели в нем «бесцеремонного циника», «который только и выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое». Такого же мнения о нем придерживался и П. И. Чайковский, написавший, однако же, на буренинское либретто свою оперу «Мазепа». . Писатель дорожил его мнением о своих произведениях и поддерживал с ним личные отношения. Об этом, в частности, свидетельствуют слова А. Г. Достоевской в ее письме Буренину от 15 мая 1888 г.:

Покойный муж мой так уважал Вас; он ценил Ваши отзывы о нем и находил, что Вы, из всех писавших о нем, наиболее понимали его мысли и намерения… [37] [ЭР]: URL: https://fedordostoevsky.ru/around/Burenin_V_P/ .

В свете этого заявления не иначе как парадоксальной нельзя не охарактеризовать статью Буренина в «С.-Петербургских ведомостях» (1873. 20 янв. № 20), в которой он крайне уничижительно отзывается о Достоевском публицисте, философе, моралисте (см. Гл. II), и то обстоятельство, что писатель, обычно болезненно реагирующий на литературную критику, в этом случае предпочел промолчать [38] Буренину принадлежат также стихотворные сатиры на Достоевского: Призраки; «Я прежде был игрив и светел…»; «Ах, зачем я читал «Время»…», — см. [ЭПиС]. . Здесь же отметим, что Виктор Буренин в отличие от друживших с Достоевским поэтов — Плещеева, Майкова и Полонского, на смерть писателя откликнулся стихотворением «У гроба Ф. М. Достоевского» («Новое время». 1881. № 1771).

Что же касается до самого определения «великого дарования» гр. Толстого — «конфетный талант», то это характерный для Достоевского гротескный — до смешного в силу своей нелепости, литературный прием. Использовав его, писатель мастерски «кусанул» и коллегу-проприетера, то бишь «Льва породы царской», и, одновременно, постоянно досаждавших и его самого литературных зоилов. Не вдаваясь в тонкости очень сложных, противоречивых отношений Достоевского и Толстого друг к другу, где немалую роль играли как свойственная писателям тщеславная «ревнивость», так и обоюдные претензии на «истину в последней инстанции», отметим, что в своей публицистике Достоевский выказывал в отношении собрата по перу исключительный пиетет. Так, например, в самом «Дневнике писателя» за тот же 1877 год (Глава вторая. IV. Русская сатира. «Новь», «Последние песни». Старые воспоминания) имеется такое высказывание:

Граф Лев Толстой, без сомнения, любимейший писатель русской публики всех оттенков [ФМД-ПСС. Т. 25. С. 27].

Подспудная неприязнь Достоевского к Толстому являлась опять-таки следствием уязвленного самолюбия: и из-за несправедливой, как ему представлялось, оплаты литературного труда, низводящей его на «средний» уровень в рейтинге русских писателей, и из-за попадание в мощное поле толстовского притяжения самых близких его друзей-единомышленников — Николая Страхова, Аполлона Майкова и Якова Полонского:

Страхов [39] Н. Н. Страхов аттестуется, например, как «близкий друг и консультант по философии и общественной мысли Федора Достоевского и Льва Толстого, “крестный отец” Василия Розанова (по словам самого Розанова). <���…> в конце XIX в. <���его> почитали в России одним из важнейших авторитетов в философии» [ЛАЗАРИ. С. 15–16]. Более подробно о нем см. в Гл. V. становится фанатическим поклонником Толстого и изменяет старой дружбе с автором «Бесов». Он и Майков до смешного восторженно говорят о новом произведении их кумира — «Анне Карениной». Огромная фигура Толстого преграждает литературный путь Достоевского, как некогда преграждала его фигура Тургенева [МОЧУЛЬСКИЙ. С. 408].

Возвращаясь к теме «происхождение», особо подчеркнем то обстоятельство, что, в публичной сфере Достоевский особо педалировал традиционалистский характер своего воспитания в отчем доме. Так, например, в «Дневнике писателя» за 1873 г. он писал о себе:

Я происходил из семейства русского и благочестивого. С тех пор как я себя помню, я помню любовь ко мне родителей. Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства <���…>. Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным [ФМД-ПСС. Т. 21. С. 134].

В этом заявлении ясно прочитывается вызов в сторону оппонентов и язвительных обидчиков из литературного сообщества: вы, мол-де, аристократы, от рождения не имеете «национального лица», а я-то хоть из простых, да «всегда был истинно русский» [40] См. письмо А. Ф. Достоевский — А. Майкову от 18 января 1856 г. [ФМД-ПСС. Т. 28. С. 206]. , плоть от плоти — «корневой», сын русского народа [41] В отличие от «славянофилов» и «западников» 1840-х гг., в большинстве своем представителей родовитого дворянства, Достоевский и его ближайшее окружение — выразители идеи «почвенничества», являлись, простолюдинами-разночинцами по происхождению: Достоевский доискивался своего дворянства, незаконнорожденный Григорьев дворянства не унаследовал, Страхов вообще не притязал на таковое (все они дворяне по образованию) [ЛАЗАРИ. С. 13]. . В этом качестве он заявлял себя и в кругах сановной бюрократии, и в Высшем свете, и при Дворе [42] В этих кругах с 30-х — 50-х гг. XIX в. оформилось «коллективистское» мировоззрение, вошедшее в русскую историю под названием «официальной народности», — см. об этом в Гл. V. .