Кит Эмерсон - Картины эксгибициониста [ЛП]

Я оторвал глаза от газеты, ноги в это время покоились на полке шкафа, и одного взгляда было достаточно. Глаза мистера Уэллса встретились с моими. Меня не уволили, просто посоветовали, что для всех будет лучше, если я сам напишу заявление. Домой я шёл после прощальной пьянки в состоянии унижения, во время которой я с час проторчал в туалете, где купленное для меня мартини выбиралось обратно. Я провалил попытку выйти в порядочное общество и к стыду своих родителей пополнил ряды безработных.

Это, а также ночная жизнь, по мнению отца, представляло моральное разложение, с чем он боролся изо всех сил. Он пришел домой раньше обычного, когда я отрабатывал особо сложный фрагмент пьесы, над которой трудился последние две недели.

— Ты до сих пор не можешь сыграть правильно? — орал он на меня, хлопая за собой дверью.

Я злился на себя и на то, что он пришел так рано, но это подстегивало меня работать усерднее. Я играл пассаж раз за разом, но чем больше играл, тем труднее он мне давался. Наконец, я в сердцах грохнул кулаками об клавиатуру. Дверь внезапно открылась, и мой старик смотрел на меня как бык на красную тряпку. Отец не был атлетом, но и слабаком его сложно было назвать. Раньше он никогда ни на кого не нападал, но по его лицу было ясно, что сейчас это впервые произойдет. Я вылетел из комнаты в сад, отец за мной следом. Обнаружив, что загоняю себя в ловушку, я схватил грабли в надежде отбиться от него.

— Не трогай меня! — кричал я на отца.

Так мы и стояли, глядя друг другу в глаза. Никто не хотел наносить увечья… но если бы до этого дошло? Я всё ж надеялся, что этого не произойдет. Я любил своего отца!

В конце концов, отец развернулся и пошел в дом, а я залез под розовый куст. Нам обоим было паршиво. Я сел на велосипед и, с твёрдым намерением уйти из дома, поехал в центр города посмотреть на пенсионеров, играющих в боулинг в парке… пока не проголодался и не пополз домой. На кухне мама тихонько сунула мне под нос сэндвич. Музыка во времена моего взросления была чем–то вроде позорного пятна на репутации нашей семьи. Отец не желал больше слышать мои атональные бредни, пока он был дома. Со мной он также не желал разговаривать. Меня отлучили от пианино и подвергли остракизму.

Иногда я искал утешения и понимания у Джеда Армстронга. Мы часто слонялись по городскому пирсу или ездили в Брайтон на сейшны, а то и просто заваливались к нему домой послушать альбомы фирмы Blue Note. Джед научил меня тому, что не проходят в школе. Например, кричать во время игры, цитировать джазовую философию, ссылаясь на Гурджиева (армянского мистика и философа). Джед считал, что Гурджиев написал Джазовую Библию. Мое христианское воспитание и вера в загробную жизнь серьезно пошатнулись.

— Мы похожи на растения, — разъяснял Джед теорию Гурджиева. — И умрем мы как растения.

Размышляя над унылой перспективой умереть как гвоздика, я вернулся домой, включил газ. Соло Уинтона Келли крутилось в моей голове. Должна быть и другая жизнь! Если это значило быть вне закона, я с удовольствием присоединюсь к тем, кто играл и умер за музыку, в которую они верили. Но сперва я должен поверить в себя, стать личностью и начать зарабатывать на жизнь.

Главной проблемой пианистов было отсутствие нормальных рабочих инструментов на всей территории Суссекса. Большинство инструментов постигала одна и та же участь: на них проливались напитки, о клавиши тушились окурки. Когда я впервые услышал «Walk on the Wild Side», я был просто ошеломлен. До этого я думал, что орган может находиться либо только в церкви, либо в развлекательных залах, где проводят сеансы игры в бинго. Джимми Смит ревел на органе.

После того, как участники Трио Кита Эмерсона собрали свои инструменты, я подошёл к музыкантам группы, игравшей в тот вечер с нами. Клавишник впечатлил меня, в основном за счёт того, что он играл на портативном органе под названием «Bird». Его инструмент было слышно в зале! Он показал мне, как легко можно разобрать орган и сложить его в багажник машины. Я ни на минуту не сомневался — мне нужен такой же инструмент, но для этого необходимо найти работу и заработать деньги. Я устроился бухгалтером по учету затрат на фабрику по производству телетайпов в Брайтоне. Час езды на туда и ещё больше обратно домой — это была ещё одна гнетущая работа, со скучными шкафами для документов и ещё более скучными людьми. С нетерпением ожидал я наступления уикенда, чтобы съездить в Портсмут и полюбоваться на мой будущий «голос». Это был мой личный крестовый поход. Я слишком долго играл на плохих инструментах. В конце концов, отец обратил внимание на мою цель и решил составить план: ведь у меня теперь была работа.

Я откладывал и откладывал деньги, и, наконец, мне удалось собрать двести фунтов на орган «Bird», который я так мечтал заполучить. Отец отвез меня в Портсмутский органный центр, где я уселся за инструмент прямо в демонстрационном зале и стал играть. Звук органа отца не впечатлил. Продавец, заметив реакцию отца, отвёл нас в другую комнату, сказав при этом: «Так, прежде вы примете решение, сэр, вам следует попробовать это ».

Это был он! Сияющий в великолепии красного дерева — Хаммонд–орган модели L100. Я поиграл и на нём. Вот это был звук! Отец был согласен, но у меня не хватало денег ни на первый взнос, ни на аренду.

«Ты должен его заполучить, он намного лучше, чем от орган», — прошептал мне на ухо отец, в то же время отсчитывая деньги. Покупка инструмента поставила меня в тупик: каким образом я буду возить его на выступления, не говоря уже о взносах, которые мне придется платить за бесконечно длинный кредит?

«Леди и джентльмены, к вашим услугам — мистер Кит Эмерсон на Хаммонд–органе!»

Мой дебют с новым инструментом состоялся в бинго–холле в Брайтоне. У отца был друг с фургоном, который доставил нас на выступление. И теперь отец гордо стоял за спинами престарелых игроков, слушая, как я играю «Tico–Tico», пританцовывая на басовых педалях подобно обезумевшему Фреду Астеру. Народ ломанулся в бар из–за того, что синхронность игры рук и ног оставляла желать лучшего. Мне заплатили двадцать пять фунтов плюс пять фунтов за перевозку. Это облегчило кредитную нагрузку, а тем временем по городу быстро распространился слух о «каком–то парне», играющем на Хаммонд–органе, большой редкости в те дни.

Блюз становился основой музыки, которую позже назвали ливерпульским саундом. Мы с Джедом смотрели на это с чувством глубокой печали.

— Боже, эти парни называются Rolling Stones! Ты их видел? Они просто уроды, и они пачками сдирают риффы Мадди Уотерса. В них нет души, только барабанщик демонстрирует хоть какое–то чувство стиля, — возмущался Джед.

— Каким образом?

— Он хотя бы носит клубный пиджак.