Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

К Байрону ревновали именно потому, что лорд не искал ничьего признания — и мнение Сен-Жерменского предместья, существовавшего и в Лондоне, и в Петербурге, ему действительно было безразлично. Трудно было поверить, что Байрону искренне наплевать на мнение амебы, это практически нереально, но поскольку лорд именно так и жил, не оборачивался в ту сторону вовсе, его образ вызывал обиду и ревность. Ни Пушкин, ни Делакруа, ни Вордсворт, ни Рейнольдс такого себе позволить не могли, и Байрон стал предметом подражания и жгучей зависти. «Нет, я не Байрон, я другой», — самонадеянно заявил юный Лермонтов и сказал совершенную правду. Другим был и Делакруа. Значительно более свободный, нежели Пушкин, Гойя или Рейнольдс, и при этом умевший хладнокровно использовать политическую конъюнктуру для продвижения карьеры — целью которой была живопись и свобода, — Делакруа постоянно добивался признания Сен-Жерменского предместья и был выразителем хорошего вкуса. Этот условный вкус (но столь отчетливо понятный тем, кто находится внутри Сен-Жерменского предместья) отныне станет решающим фактором в эстетике Европы — и, значит, в социальной жизни мира.

Можно рассуждать иначе.

С 1815 по 1914 г. наступает век революций и реакции — причем полярные принципы сплелись в неразрывное целое. То, что одни считают «реакцией», другие видят как «революцию»: банкир организует «общество сопротивления» — звучит отчаянно, но речь идет о сопротивлении революционным тенденциям. Взаимоисключающие общественные проекты отстаивают с одинаковым рвением; убеждения реакционера и реформатора нередко сочетает один человек.

Химеры наподобие «династической оппозиции» (протест против монархии, ведущий к власти новую династию), лозунги «реформа, чтобы избежать революции» (Одилон Барро), «король царствует, но не управляет» (Адольф Тьер), гротескные партии «либеральных консерваторов» (основана Эмилем Жирарденом) — выражают противоречия самосознания Европы, которая стремится одновременно сохранить карательный статус Священного союза по отношению к революциям и соблюдать демократические конституции. Символической фигурой становится Адольф Тьер (ровесник Делакруа) — остававшийся так или иначе у власти в течение пятидесяти лет. Демократ, монархист и конституционалист в одном лице, он пережил Бурбонов и Наполеона III и стал президентом Франции, завершив карьеру расстрелом Парижской коммуны. Тьер говорил в палате так: «Ни к одной партии не отношусь я с предубеждением. Я не верю, чтобы существовала одна партия, преданная порядку, другая — преданная беспорядку. Я верю, что все партии в равной степени желают порядка…» Релятивизм — востребованное эпохой свойство. Главным действующим лицом революций делается полицейский-подпольщик, провокатор, наподобие Азефа или Нечаева.

Европа тщилась забыть Наполеона, но продолжала жить в тени поверженного императора: с самозванцем сводили счеты Толстой и Луи-Филипп, но потребность в короле и стабильности уживалась с воспоминаниями о республике. Наполеон создал империю с республиканскими идеалами, но его потомкам пришлось выбирать, за какой из ипостасей великого узурпатора следовать. Мнение черни ничего не значит, но депутатам надобно предъявить программы. При этом Франция существует на положении провинившегося подростка: империи вразумляют негодницу. Сен-Жерменскому предместью, разумеется, не придется перетерпеть те же унижения, что простонародью, — однако Беранже описал переживания в «Челобитной породистых собак. О разрешении им свободного входа в сад Тюильри»:

Тиран — это Наполеон, узурпатор. Но тирана нет, верните Сен-Жерменскому предместью сладкую свободу.

Из прочих картин Делакруа принято выделять «Свободу на баррикадах» (второе название картины — «Свобода ведет народ»). Полуобнаженная женщина в красном фригийском колпаке и с поднятой рукой — та же самая дама присутствует в виде невольницы на картине «Смерть Сарданапала» (1826, Лувр), она же появляется в виде одалиски в белых гольфах (1825, Лувр), она же символизирует борьбу с турецким игом на картине «Греция на руинах Миссолонги» (1826, Музей изобразительных искусств, Бордо) — это любимый Делакруа образ. К чему дама призывает на этот раз? В защиту «аттических пчел», пользуясь выражением Байрона, или оплакивает смерть ассирийского царя? Чтобы не было разночтений в том, какую именно революцию Делакруа изобразил, — художник написал крупными буквами на баррикаде «28 июля, 1830 год». Время потрудилось, придавая картине универсальный характер: мол, подлинно народная картина описывает восстание par excellence. В величайшем французском романе «Отверженные» одна из глав называется «Какой вид открывается с высоты баррикады». Надо воспользоваться советом и посмотреть, что видно с баррикады Делакруа.

Знаменитые «три дня свободы» в июле 1830 г. привели к власти Луи-Филиппа, герцога Орлеанского — короля банкиров. Реставрированную власть аристократии сменили на конкретную власть банков и концессий. Как это всегда бывает, порыв к свободе удовлетворился тем, что к власти пропустили новое поколение жадных, но их диктатуру уже называли «рынком» и «честным соревнованием». Баржи с трупами восставших (за три дня убили очень многих) сплавляли по реке, а через несколько дней вышел ордонанс, запрещающий впредь стачки и демонстрации. Луи-Филипп расстреливал демонстрации, чего и Карл X себе не позволял.

Народ интересуется: четыре миллиона рабочих Франции беднеют, неужели «король-гражданин», как называют Луи-Филиппа, не заметил? Баррикады строили в защиту демократии, но банкиры и собственники промышленности — это разве демократия? Народ убеждают, что все правильно: люди просто не осознали, что демократия именно такая: самые проворные получили все, а ленивые — ничего. В 1832 г. художник Оноре Домье арестован за карикатуры на Луи-Филиппа, заключен в тюрьму на шесть месяцев. Делакруа в это время уже в Алжире и создает «Алжирских женщин» — баррикадные бои и республика в Сен-Жерменском предместье вышли из моды; в моде — Алжир, Восток, одалиски.