Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Огюст Барбье через некоторое время подвел итог революции 1830 г. Стихотворение «Собачья склока» написано тогда, когда гвардейцы Луи-Филиппа стали разгонять народные демонстрации — а вот на баррикадах гвардейцев не замечали. Делакруа, правда, изобразил гвардейца Национальной гвардии, который прикрепил себе к берету трехцветную кокарду. Когда власть взята, этот гвардеец стал бдительно охранять новых хозяев.

Это перевод Д. Минаева. Мандельштам перевел чуть иначе:

У Барбье речь идет о солдатской и жандармской униформе, коей было мало в толпе в дни революции, зато стало много на улицах после провозглашения королем Луи-Филиппа.

Светского льва в льняном белье, затянутого в корсет, в цилиндре — Делакруа изобразил на баррикаде стоящим за полуобнаженной одалиской-свободой; либеральные господа в те дни в петлице носят трехцветную эмблему «короля-гражданина», эмблема напоминает о Великой революции. Уверяют, что новая монархия, пришедшая после Бурбонов, будет народным строем, соблюдающим права граждан. Вскоре граждане стали строить новые баррикады, поскольку их обманули. Затянутые в корсет либеральные львы с тех пор на баррикадах не появлялись. Генрих Гейне, описывая картину, не удержался от язвительного замечания: «Признаюсь, маленький купидон-трубочист, что стоит возле уличной Венеры, держа по пистолету в каждой руке, запачкан, может быть, не только сажей». Инстинктивно чувствуя фальшь, Гейне не находит иного определения «Свободе» Делакруа, нежели «уличная Венера», а мальчик, которого мы теперь отождествляем с Гаврошем, его не убеждает.

«Женоподобные, в корсетах на подкладках» (дословный перевод) — это те либералы, кто, участвуя в революции, не отождествляют себя со «сволочью», «анчоусами в банках». Именно «сволочью» народ был объявлен через два года (подавление восстания 1832 г.), когда Национальная гвардия по приказу администрации Луи-Филиппа расстреливала новые баррикады рабочих и взламывала дома, как на улице Транснонен, 19, воспетой Домье.

Это исключительно точное описание одалиски-Свободы, возникшей на полотне Делакруа. Портрет точен вплоть до карминных накрашенных губ и черненой бровки. Чтобы осознать разницу между «свободой» в издании Луи-Филиппа и той «свободой», за которую действительно шли на баррикады, надо перевести взгляд с одалиски на баррикадах — на тех женщин, что рисовал Оноре Домье, на его могучих прачек и работниц. Домье был реалистом, не склонным к мелодраматическим символам; не умел, да и не хотел рисовать вакханок, воплощающих порыв.

Следующая строфа в подстрочнике — в отсутствие удовлетворительного перевода:

«Пять лет», которые «разорили народ» — это 1789–1893/94 гг., от штурма Бастилии и вплоть до Термидора. «Двадцатилетний капитан» — Бонапарт, сумевший вооружить республику так, что никакая интервенция победить народ не смогла. И революция, и республика, и почувствовавший вкус свободы народ чтут Наполеона за это. В годы реакции Священного союза, в годы Реставрации Бонапарта помнят как человека, положившего предел легитимной тирании. Карбонарии 1820 г., и те, кто праздновал убийство герцога Беррийского, и те, кто шел на гвардейцев Людовика XVIII, — вчера были против Наполеона, в 1832 г. они бонапартисты. С этим сознанием и строили баррикады: трехцветная кокарда означала Луи-Филиппа Орлеанского, но ее приняли за флаг республики; легко ошибиться.

«Три дня свободы» — то есть дни баррикад мая 1830 г., когда корону отбирают у «временщика» Карла X Артуа. Отбирают корону у Бурбонов, чтобы отдать корону «королю-гражданину», королю банкиров и алжирской колонизации.

Можно предположить, что мастер, истово боровшийся с тираном в те славные дни 1830 г., отныне будет говорить во весь голос: расскажет о положении рабочего класса Франции, как то делал Байрон в отношении луддитов. Но тираноборец молчит.

Алексис де Токвиль в 50-х гг. воскликнул: «Мы обречены на вечное скитание в бушующем море», имея в виду, что перемены 1815, 1830 и 1848 гг. никакого решения не несут. Якоб Буркхардт лекцию об истории Французской революции начал словами: «Ветер перемен, который задул в 1789 году, продолжает нести нас вперед» — это сказано в 1870 г. Восстание рабочих 1834 г. подавлено, баррикады в Марэ расстреляны. Тьера назвали виновным в «резне на улице Транснонен». Оноре Домье рисует литографию «Улица Транснонен, 19» — трупы рабочих валяются на полу бедной комнаты. Делакруа событие не комментирует, равно не комментирует и восстание 1839 г., не комментирует и 1848 г., но в то же время он получает заказы от правительства Тьера. Именно Адольф Тьер выбрал Эжена Делакруа для росписи фресок для библиотеки Сената Франции (1841) и фресок на стенах церкви Сен-Сюльпис (1846). Ни у кого не повернется язык бросить Делакруа упрек в коллаборационизме. Мастер однажды доказал, что не чужд гражданского пафоса: поведал о повстанцах в Греции и баррикадах в Париже. В Сен-Жерменском предместье не склонны преувеличивать пафос — чрезмерный пафос дурен и в отношении революции, и в отношении монархических настроений. Делакруа — певец свободы вне зависимости от его альянсов с властью. В конце концов, он не бланкист, не анархист, не карбонарий, он признан вольнолюбивым гением за то, что парит над злобой дня, не отвлекаясь на конкретные неприятности. Он подарил Франции и миру небывало яркую палитру, необыкновенно темпераментный мазок. Радикальные достижения в области пластики, в отношении материала — сочетаются с отсутствием столь же темпераментного убеждения в социальной жизни. И это в ту пору, когда общественный котел бурлит — партиями, кружками, движениями, заговорами и бунтами. Власть меняется на протяжении жизни Делакруа шесть раз, его знакомые выдвигают противоречивые программы, бури истории зритель картин Делакруа ощущает опосредованно: сюжеты неистовы — но рассказывают не про то, что происходит на улицах. Мастер рисует битву гяура с пашой, нападение тигра на индуску. Фактура краски передает азарт, сходный с азартом городского восстания. Глядя на неистовые мазки, можно воображать, что это аллегорический рассказ о расстреле лионских рабочих, но это, пожалуй, вольное допущение. Можно диву даваться, как художник, предельно лояльный к любой власти, считается символом революционной борьбы.