Дмитрий Хаустов - Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

И сам Берроуз настаивает на том, что наркотиком может стать всё что угодно, поэтому такому исследованию не видно конца. Голый завтрак – до бесконечности?..

На эту «дурную» бесконечность можно указать со стороны, приглашая к высказыванию другого исследователя и экспериментатора в неисчерпаемой области контроля, уже появлявшегося на этих страницах Дэвида Кроненберга. Вполне закономерно, что только ему удалось снять вполне репрезентативный фильм по прозе Берроуза и о самом Берроузе – у них слишком много общего, чтобы можно было допустить промах.

Однако речь пойдет не о «Голом завтраке», а о некоторых других примерах кинематографической «контролологии», на которые так богата фильмография Кроненберга. Возьмем три картины, три примера того, как некая невидимая, невообразимая власть вторгается в тело и начинает разрушать и деформировать его изнутри. Первый пример – фильм «Сканнеры» 1980 года. В центре действия – люди с телепатическими способностями, собственно, сканнеры, могущие управлять мыслями и, соответственно, телами других людей. Весь сюжет, о котором не будем здесь особенно распространяться, строится вокруг противостояния таких людей-телепатов, сканнеров, ибо некоторые из них, по старой манихейской традиции, добрые, а некоторые – злые. Так или иначе, перед нами тревожный мир, где каждый встречный, даже последний бродяга, может оказаться всесильным сканнером, он может захватить твое сознание и заставить тебя сделать всё, что ему угодно, – к примеру, убить другого, или убить самого себя. Параноидальное пространство: другой есть угроза, потому что его взгляд захватывает тебя, он стремится к обладанию, в точности так, как о том писал Сартр в «Бытии и ничто».

Понятно, что опасный телепат – скорее метафора, чем реальность, хотя, безусловно, и реальность тоже. А метафора состоит в том, что всякий другой – в какой-то мере сканнер, влезающий в нашу голову и овладевающий нашим поведением, нашим телом. Любой бытовой разговор с другим человеком содержит элементы внушения, так как в нем сталкиваются различные картины мира, которые тем самым должны измениться, включив друг друга в свою исходную целостность. Если кто-то скажет мне, что та или иная национальность является неполноценной, я, даже будучи несогласным с такой позицией, теперь всё же должен как-то иметь с ней дело, вписывать ее в систему своего мировидения. Кто знает, что станет с ней дальше после того, как она будет усвоена? Наслаиваясь на другие представления, образы, факты и знания, эта идея может стать значимой, внезапно завоевать мою симпатию, наконец, стать той идеей, которая будет определять мое поведение.

Идеи, как люди, имеют свою судьбу, то есть свое развитие – вчера они незначительны, завтра они имеют силу императива. Меняя мое сознание, идеи меняют мой мир, меняют мое восприятие мира. Оно, восприятие, несводимо к школьной физической картине мира, оно определяется прежде всего идеологически, ибо ведь и школьная физическая картина мира – это прежде всего идеология, значки на бумаге, некий язык, система понятий, собранная в определенную дискурсивную целостность. Бытие есть сознание, и сознание определяет восприятие. Я воспринимаю стол, потому что у меня есть понятие стола, которое собирает разрозненные элементы восприятия в гештальт. Туземец с далеких девственных островов не имеет понятия стола, поэтому он собирает те же элементы восприятия в другие гештальты, которые могли бы нас очень сильно удивить. Нам кажется, стол для того, чтобы сидеть за ним, кушать или писать претенциозные книжки. Туземец же будет уверен, что стол – это след великого черного бога с высокой дрожащей горы и на нем надо отплясывать священный танец под названием «киякититль». Но ведь то, на чем танцуют священный танец, – это не стол, не так ли?

И это значит, что если кому-то удастся внедрить в мою голову некие иные понятия, другие идеи, то он тем самым изменит мое восприятие, перевернет мою картину мира, наконец, модифицирует сами тела, включая мое собственное, с которыми я имею дело, ведь тело и есть наш первичный объект восприятия, которое следует за идеей. Власть над сознанием есть власть над телом: сканнер влезает вам в голову и взрывает ее изнутри – буквально, с литрами красной киношной краски.

Второй фильм Кроненберга, развивающий ту же интуицию, – это «Видеодром» 1982 года. Если в «Сканнерах» другим, овладевающим мною, был какой-то отдельный телепат или даже группа таких телепатов, то в «Видеодроме» точка власти рассеивается, рассредоточивается и распадается в эфире, то есть в телеэфире. Макс Рен (его играет Джеймс Вудс) управляет кабельным телеканалом, его задача – давать зрителям некий соблазн, будь то эротика или порнография, – соблазн, который будет крепко привязывать людей к телеэкрану, обещая им щекотливое удовольствие. Однако с соблазном дело обстоит не иначе, как с джанком: чем больше принимаешь, тем больше хочется. И вот, японское порно кажется Максу мягким, слишком мягким, а он ищет чего-то пожестче. Он это находит – некий «Видеодром», пиратский канал, на котором без остановки крутят пытки и убийства. Макс уверен, что нашел отличный продукт, но в итоге он сам подсаживается на «Видеодром», и «Видеодром» начинает менять реальность вокруг Макса. Мир пропитывается насилием – Макс бьет свою помощницу, но оказывается, что он ее вовсе не бил, а разве что грезил о том, что бил ее, однако грезы становятся неотличимыми от действительности. Телевизор в комнате Макса меняет свою форму, он начинает дышать и стонать, и Макс лезет в него, одержимый пароксизмом желания. Меняется и его, Макса, собственное тело, живот превращается в жадный рот, которому нужно питаться видеокассетами, а позже Макс скармливает ему – то есть самому себе – пистолет. «Я плоть, подчиняющаяся видео».

«Чтобы обрести новую плоть, нужно убить старую». Макс срастается со своим пистолетом, он убивает одного человека за другим по приказам таинственного источника власти, сокрытого в его голове, пока наконец не убивает самого себя, провозглашая: «Да здравствует новая плоть!» Новая – это и есть плоть, измененная инстанцией власти. Овладевая сознанием, власть пронизывает индивида, интегрируется им и превращается во внутреннюю власть. Телевидение – сильная метафора власти, ибо здесь она диффузна, неуловима и образна; она не имеет своего тела, но она реализуется на телах, меняя их по своим лекалам. К примеру, человек, фасцинированный телеобразом, идет к хирургу и меняет свою физиологию в соответствии с образностью той новой плоти, которая захватила его посредством телевидения. Целая галактика травестированных телезрителей!

Всю эту идеологию проговаривает в фильме персонаж под говорящим именем О» Бливион. Интересно, что самого его нет – он только образ на экране, а живой человек, который якобы должен стоять за этим образом, оказывается набором видеокассет со старыми записями трансляций. О» Бливион говорит: «Телеэкран заменяет людям всё. Он владеет желанием, поэтому владеет всем». Человек есть система желаний, потребностей – нужно овладеть ими, и тогда ты овладеваешь телами и вещами. Это легко представить себе: человеческое тело есть ансамбль инструментов по удостоверению желания; есть органы, связанные с желанием непосредственно, как рот и гениталии, и есть органы, обслуживающие те первые органы, как руки, срывающие с ветки плод, и ноги, доставляющие гениталии к объекту удовлетворения. Таким образом, тело служит желанию, а не наоборот – отсюда можно предположить, что желание способно менять тело в соответствии со своими метаморфозами.