Марк Копшицер - Савва Мамонтов

В комической опере сценическая талантливость и живость едва ли не важнее силы голоса, а тут, вероятно, благодаря режиссеру, веселое оживление царило на сцене».

В 1902 году умер Антокольский. Хоронили его в Петербурге, и Савва Иванович поехал на похороны.

В последние годы отношения с Антокольским были сложные. В 80-е годы Антокольский часто приезжал в Абрамцево, были они с Саввой Ивановичем на «ты», Савва Иванович называл его Мордухом, а Антокольский Савву Ивановича — Шава, чем немало потешал мальчиков, но иначе говорить он не мог, он даже писал «Шуриков» (вместо Суриков).

Антокольский долгие годы был главным наставником и судьей Саввы Ивановича во всем, что касалось скульптуры.

«Помню, какой гордостью переполнились наши детские сердца, — вспоминает Вс. С. Мамонтов, — когда Марк Матвеевич на одной из работ моего отца — барельефе его двоюродной сестры З. Н. Якунчиковой — написал карандашом: „превосходно“. Барельеф этот сохранен с упомянутым автографом Антокольского в… Абрамцевском музее».

Однако в 1892 году произошел конфликт — немного досадный — из-за статуи Ермака. Статуя Мамонтову не понравилась. Вс. С. Мамонтов объясняет это падением искусства Антокольского. Это неверно.

Искусство Антокольского осталось на том же уровне, что и в 70-е годы. Но не осталось на том же уровне все русское искусство. Оно шло вперед. А Мамонтов зорко вглядывался в это новое, жадно впитывал его. Вкус этого человека никогда не пребывал в статичном состоянии, и теперь статуя Антокольского показалась ему вчерашним днем. Когда Антокольский услышал отрицательный отзыв о статуе из уст Мамонтова, он был очень огорчен. Какой разговор произошел между ними — неизвестно, но Стасову Антокольский писал: «В Москве я не долго оставался. С Мамонтовым я покончил худым миром: все-таки лучше, чем ссора».

Но когда в 1900 году Поленов обратился к Антокольскому с просьбой подписать письмо от художников к Савве Ивановичу, Антокольский тотчас же ответил: «Я подпишусь обеими руками, только поскорее». Он и сам написал от себя письмо Савве Ивановичу, а Поленову советовал: «Я убежден, что если бы мы все, художники, подали прошение вел. кн. Владимиру Александровичу как своему президенту, прося его ходатайствовать об освобождении Саввы Ивановича, причем выставили, сколько он сделал для нас, художников, следовательно, для искусства, такая просьба, повторяю, имела бы, наверно, свой благоприятный исход. Повторяю еще раз: в этом я почти убежден, и это, конечно, будет со стороны художников очень, очень хорошо… Что же касается до моей подписи, то одолжаю тебе на это обе руки, хотя они мне пока нужны, но для таких дел все можно.

Когда увидишь Елизавету Григорьевну, то скажи ей, что крепко-накрепко целую ей руки, ужасно ее мне жаль».

Летом 1900 года, после освобождения, Савва Иванович уехал в Париж, где была тогда Всемирная выставка, на которой в русском отделе среди картин был выставлен серовский портрет двенадцатилетней Верушки — «Девочки с персиками». Были выставлены майоликовые камины, сделанные в Бутырках, на керамическом заводе «Абрамцево». Камины получили золотую медаль. Их купило французское правительство.

В Париже Савва Иванович, надо думать, виделся с Антокольским, и дружеские отношения восстановились.

В письме, написанном 1 января 1901 года, Антокольский вспоминает житье-бытье в Риме. «Мы тогда были молоды, беспечны, веселились и радовались… Вспоминается мне еще ваш дом, мое пребывание в нем, ваше гостеприимство, ваши ласки мне, всем, кто бывал у вас…»

Антокольский умер полтора года спустя, 26 июня (9 июля) 1902 года, в Германии.

Хоронили его в Петербурге на Преображенском кладбище. Над могилой говорили речи вице-президент Академии художеств И. И. Толстой, после него В. В. Стасов, потом адвокат О. О. Грузенберг. Четвертым выступал Мамонтов.

«С. И. Мамонтов, — писала газета „Новости“, — сказал, что тридцать лет тому назад организовался кружок лиц, искренне преданных и горячо любящих искусство. Кружок этот в течение долгих лет не распался, а крепко соединился, и участники его совсем сроднились друг с другом. Горе одного было горем всех. Сердце сердцу весть давало. Марк Матвеевич Антокольский был одним из лучших участников кружка, — и С. И. дал обет у открытой могилы великого скульптора, что кружок, несмотря на смерть своей души, был, есть и будет верным своему завету, что несть ни эллина ни иудея».

Приезжал Савва Иванович в Петербург полгода спустя, когда 22 декабря в большом зале Общества поощрения художеств был вечер памяти Антокольского.

Савва Иванович читал там свои воспоминания: «Антокольский в Риме».

Из старых друзей семье Мамонтовых оставались верны, в сущности, трое: Поленов, Васнецов, Серов.

Серова как художника Савва Иванович ставил теперь выше всех питомцев своего гнезда: «Радуюсь за В. А. Серова, — говорил он интервьюеру „Голоса Москвы“ и „Русского слова“. — Он серьезнее всех, не увлекается мелкими успехами и хочет творить самостоятельно».

Поленов в Москве бывал редко. Здоровье его пошаливало, и он все больше времени проводил в своем Тарусском имении, где Наталья Васильевна создала ему идеальные условия для работы, где его окружала большая семья: пятеро детей, как некогда и у него, у Саввы Ивановича.

В имении Поленовых Савва Иванович был один раз — в 1910 году. Поленов бывал в Москве часто, и всегда они с Саввой Ивановичем виделись и вели долгие откровенные беседы. Поленов был по-настоящему верным другом, родным человеком.

Васнецов, хотя и жил в Москве, редко выходил из своего тихого дома, все время почти проводил в своей мастерской на втором этаже и все писал свои многоаршинные полотна.

В 1896 году он написал в Абрамцеве портрет Верушки. И хотя по живописи портрет этот несравненно ниже серовского, но сама Верушка — ей на портрете уже двадцать один год — так необычайно хороша! И красоту ее, и обаяние, и девическую свежесть Васнецову удалось передать в этом портрете. Верушка в светлом платье с широким поясом на фоне цветов и деревьев. В руке у нее кленовая ветка.

Написав портрет, Васнецов сказал Верушке:

— Портрет будет висеть у Вас в Абрамцеве, но пока будет принадлежать мне. Подарю его вашему жениху.

Верушка вышла замуж 26 января 1903 года за Александра Дмитриевича Самарина, племянника славянофила Юрия Федоровича Самарина, так часто бывавшего в свое время у Аксаковых в Абрамцеве.

«Женитьба моих родителей, — пишет дочь Веры Саввишны Е. А. Чернышева, — была сопряжена с преодолением больших трудностей, так как семьи Мамонтовых и Самариных, обе незаурядные, были представителями не только разных сословий, что в те времена имело большое значение, но и абсолютно разных интересов и убеждений».