Евгений Штейнер - В пучине бренного мира. Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев

I-6

Утамаро

Девица тэппо – “пистолет”. Из серии “Пять оттенков туши из северной страны”. Ōбан. 1801–1804. 1790-е гг. Музей Метрополитен, Нью-Йорк.

“Пять оттенков туши”, старинный термин из китайской живописи, здесь иронически означает пять разрядов проституток. Тэппо – низший. Кроме основного значения “пистолет” это слово означало также рыбу фугу – вкусную, но ядовитую, т. е. смертельно опасную. “Северная страна” – так юмористически обозначен квартал Ёсивара, находившийся на севере столицы.

Kitagawa Utamaro

Teppo: A Low-rank Prostitute. From the series “Five Shades of Ink from the Northern Country”. The Metropolitan Museum of Art, New York.

Мы оставляем в стороне такую специфическую разновидность сценок в Ёсиваре, как сюнга 春画 (“весенние картинки”) – весьма откровенные изображения плотских утех. Из письма Китаева известно, что он собирал сюнга и имел их немалое количество. Но приведем лучше его собственные слова: “Будучи женихом и щадя чувства невесты, которой предстояло потом видеть коллекцию, я имел неосторожность подарить значительную группу изданий (порнографических) одному из соплавателей, кажется, сколько помню, лейтенанту Сергею Хмелеву. …Вещи эти при всем их нравственном безобразии необыкновенны по выражению страсти. В Петроград мне привез агент по этой части, но ничего подобного тому, что имел, я уже не нашел” [32] Письмо П. Я. Павлинову от 20 августа 1916, с. 1r. //Архив ГМИИ. Китаев женился на дочери купца первой гильдии Анне Замятиной в 1896 году. 19 июня 1897 года у них родился сын Иннокентий. . Но более подробно о коллекции Китаева мы будем говорить дальше, а пока закончим тему красавиц.

Как могло получиться, что изображения куртизанок (пусть даже не “порнографические”, а просто портреты и сценки из их жизни) стали едва ли не центральным предметом интереса потребителей и творцов этого вида искусства? Сразу отметим, что в самом этом предмете никакой особенной японской исключительности нет. Сходные интересы французских художников мы уже отмечали [33] Вот еще один пример, от которого трудно удержаться: “Нана” Эдуарда Мане. В ней, кстати, запечатлелось множество разноплановых японских заимствований – от таких внешних, как японская ширма на заднем плане и словно срисованное с гравюр Масанобу зеркало, до более тонких: плоскостность композиции, присутствие патрона-вуайера (очень по-японски срезанного краем картины) и чрезвычайно характерный японский S-образный изгиб тела Нана, типичный для всех художников от Харунобу до Эйдзана и позже, изображавших куртизанок. . Вообще в европейском салонно-академическом искусстве изображение соблазнительных “Грешниц” и “Вакханок” составляло значительную часть художественной продукции, обслуживая весьма существенный сегмент арт-рынка. Но есть даже намного более близкое соответствие японским гравюрам с эротическим содержанием или относительно скрытым сексуальным подтекстом. Это сатирическая или просто юмористическая английская гравюра, чрезвычайно популярная в Лондоне, особенно в 1770–1830-е годы, именно во время расцвета типологически сходных картинок в Японии. В художественном отношении эти гравюры (вырезанные по металлу и раскрашенные от руки), как правило, уступают технически и эстетически совершенным японским ксилографиям. Возможно, именно поэтому они – колоссальный корпус в 20 тысяч листов (количество, близко сходное с общей продукцией японских мастеров!) – практически обойдены вниманием искусствоведов. А среди этих работ Джеймса Гилрея, Джорджа Крукшенка и других некогда знаменитых художников есть чрезвычайно похожие на японцев сцены подглядывания (хотя в искусстве вуайеризма японцев трудно обойти), секса, вышедших из-под контроля пирушек, всяческих проявлений веселого и незамысловатого юмора по поводу телесного низа, до коего японцы опять же были большие охотники [34] См. вышедшую в конце 2006 года новаторскую книгу: Gatrell V. City of Laughter: Sex and Satire in Eighteenth-century London. London: Atlantic Books, 2006. .

I-7

Эдуард Мане

Нана. 1877. Кунстхалле, Гамбург.

Eduard Manet

Nana. 1877. Kunsthalle, Hamburg.

Что делает японских художников и их картины быстротекучего мира уникальными? Во-первых, просто очень высокий процент сюжетов с куртизанками, во-вторых, высокий эстетизм даже в изображении того, что на Западе называют порнографией [35] Правильнее называть это порнотопией. , а главное – уникальное отношение японцев к физической стороне отношений между полами. Это отношение переводит даже самые рискованные картинки с вульгарного или профанического уровня на уровень сакрально-религиозный. В традиционной японской картине мира не было ничего сопоставимого с западным иудео-христианским понятием греха. В народных верованиях и обрядах, восходящих к мифологии синто, очень сильны сюжеты, связанные с прокреацией, а также фаллические культы и фаллические божества. Например, в композиции псевдо-Утамаро [36] Записанный в музейных инвентарях как работа Утамаро, этот лист таковым быть не может, поскольку представляет собой поздний (конца XIX века) оттиск с фальшивым, как я считаю, именем Утамаро. Подробнее о поздних фальшивках и перегравировках речь пойдет дальше. (Каталог 2008, № 227) с Окамэ и лисом юмористически обыгрывается характер этого популярного персонажа. Окамэ, одно из многочисленных божеств синтоизма, отличалась любовью к веселью и радостям плоти.

III-7

Псевдо-Утамаро

Лиса, Окамэ и ловушка. Сикисибан. 1890-е гг. Галерея Бунтин, Гонолулу.

Pseudo-Utamaro

Fox, Okame and Trap. Surimono Shikishiban. 1890ss. Buntin Gallery, Honolulu.

Вернемся к куртизанкам и буддийскому субстрату позднесредневековой городской культуры. Если вдуматься, то именно девушка из квартала любви персонифицировала основной принцип прелести быстротекучего мира. Во-первых, она была прелестна. Во-вторых, красота ее увядала быстро и безвозвратно, что составляло дополнительную щемящую привлекательность. Недаром одним из излюбленных сюжетов в гравюре было изображение прославленной красавицы древности поэтессы Оно-но Комати (IX век), которая в молодости отличалась бездушностью по отношению к воздыхателям (один из них даже умер у нее на пороге), а в старости превратилась в сморщенную и согбенную нищенку. Еще более существенно то, что куртизанка на определенном уровне рассмотрения была прямым воплощением непостоянства мира в буддийском смысле. Она не была привязана к материальной жизни семейными узами, любовью, имуществом, постоянными связями, а была своего рода руслом потока бренной жизни, в каковой поток на время погружались ее случайные клиенты и потом их уносила жизнь – без обязательств и без возврата. Проститутка похожа на монаха: оба, по крайней мере теоретически, не имеют своего дома, человеческих привязанностей, имущества. Поэтому столь популярен был в японской культуре (и особенно в культуре укиё) сюжет “монах и куртизанка”: оба они были маргинальными по отношению к нормативному социуму фигурами. Монахи нередко изображались среди посетителей веселого квартала; особенно популярен в качестве гостя был первый патриарх дзен Дарума (он же Бодхидхарма). Кстати, на сленге, принятом в Ёсиваре, проститутку называли “дарума”; также ее нередко изображали в монашеском одеянии [37] См. подробное рассмотрение проблемы секса и святости и буддийских обертонов проституции с многочисленными примерами из укиё-э и ссылками на литературу в: Штейнер Е. С. Дзэн-жизнь: Иккю и окрестности. СПб.: Петербургское востоковедение, 2006. С. 91–105. В сжатом виде см.: Steiner E . Ukiyo-e // Encyclopedia of Prostitution and Sex Work. Westport: Greenwood, 2006. Vol. 2. .