Евгений Майбурд - Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»

Однако любые попытки всяческих «злопыхателей» сокрушить марксизм терпели и терпят провал. Любая критика марксизма, основанная на его внутренних противоречиях – между одинаково важными утверждениями, между началом теории и ее завершением, между теорией и практикой, – оказывается неэффективной. В лучшем случае она убеждает лишь тех, кто и без того относится к марксизму критически.

Самые справедливые указания на противоречия и неувязки – сколько их ни насчитать – не только не могут нанести марксизму какого-либо урона, но даже в конечном итоге идут ему на пользу, укрепляя его реноме в глазах приверженцев. Желающий пугать диалектиков противоречиями подобен тому, кто берется (если нам позволят несколько фривольное сравнение) дерьмом отваживать мух.

Со всей ответственностью за сказанное автор этих строк солидаризируется с В. И. Лениным, по определению которого диалектика – это душа марксизма.

Первая причина поражения, которое терпит критика противоречий марксизма, заключается в том, что такая критика говорит с марксистами на их языке ( «капитализм», «феодализм», «производственные, отношения», «общественно-экономическая формация» и др .) , в то же время уступая им в искусстве владения этим языком.

Пишущий эти строки перелистывает «Капитал» и находит свои стародавние – первого прочтения – пометки на полях. Понятие «общественно необходимое рабочее время» автор определяет как время, которое требуется для изготовления продукта «при наличных общественно нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда». По этому поводу мы тогда заметили на полях, что «среднее» нельзя понимать арифметически, что он имел в виду некую величину, взвешенную по всему множеству производителей данного вида продукта… и еще много в том же духе.

Это писал «марксист» самому себе. Может, и дельное замечание, а может, и нет. Кто знает наверняка, что «он имел в виду»? Если на тысяче страниц книги не нашлось места для не вызывающей сомнений и вопросов дефиниции фундаментального понятия всей теории, не разумнее ли предположить, что он и не имел в виду чего-то большего, чем написано? То есть что он считал свою дефиницию достаточной и самоочевидной?

Задержимся на этом примере. Указанное определение Маркса не находили удовлетворительным ученые-экономисты и посерьезнее вашего покорного слуги, например В. В. Новожилов. И что они в этом случае делали? То же самое. Они начинали искать приемлемое для себя толкование написанного Марксом. Возникает дилемма: либо за написанным плоским определением должна скрываться некая глубина, внешне не ощущаемая, либо идея Маркса и вправду малосодержательна.

Не к тому мы задели эти скучные материи, чтобы разбираться сейчас с экономическими понятиями у Маркса. Совсем на другое хотим мы обратить внимание нашего читателя. На то именно явление, что читающий Маркса подчас сам пытается восполнить недостающую глубину его построений. Мы, его читатели, сами, притом добровольно и в охотку, делаем работу, которой вправе были бы ожидать от него.

Почему вправе ? Да потому, что мы считаем Маркса серьезным и глубоким мыслителем. Мы стимулированы домысливать и переосмысливать научные высказывания Маркса по той причине, что изначально приписываем им глубину и мудрость, присущую великим мыслителям и не желающую сразу открыться простакам, вроде нас с вами. Откуда у нас такое убеждение?

Вряд ли мы сообщим читателю новость, указав, что можно быть марксистом и верить в глубину теории Маркса, не прочитав «Капитала». Такая вера основана фактически на доверии к тому, что мы слышали от вроде бы признанных авторитетов. Впервые беря в руки «Капитал» (как было с нами в рассказанном случае), читатель уже знает , что книгу написал выдающийся мыслитель и ученый. Соответствующее мнение внушено нам априори. Это – предрассудочное знание .

Обычное дело – вековой престиж писателя, ученого, мыслителя. Чтобы знать доподлинно, что Макс Планк был выдающимся физиком, совсем не обязательно знать физику. В этом мнении сходятся целые поколения тех, кто понимает лучше нас. И мы им верим.

Таким же образом и мнение о теории Маркса перешло к нам от прошлых поколений. Проще говоря, мы выдаем доверенность нашим дедам судить о Марксе вместо нас. А откуда деды это взяли? Вот один случай. Меринг цитирует воспоминания Карла Шурца [8] 1829–1906. В юности – участник революции в Германии 1848–1849 гг., в зрелости – общественный и государственный деятель США (журналист, генерал армии северян, сенатор от штата Миссури, посланник в Испании, министр внутренних дел). Основал несколько газет. Его книга воспоминаний вышла в Берлине в 1906 г., в России (сокращенный перевод) – в 1912 г. , где дается такой портрет Карла Маркса образца 1848 г.:

«Ему не было в то время 30 лет, но он уже считался признанным главой социалистической школы… Про него говорили, что в своей специальности – это замечательный ученый…» [9] ФМ, 198. . В какой специальности? В эпикурейской философии? Или ему уже успела доставить лавры политэконома «Нищета философии», где он кроет Прудона от имени Рикардо и Жорж Санд (издана за год до того на французском во Франции, первое немецкое издание – 40 лет спустя)? Как мог Маркс считаться признанным главой социалистической школы в период, когда восстановил против себя всех ведущих социалистов, агрессивно воюя против социализма во всех его формах (о чем недвусмысленно говорит 3-я глава «Манифеста Коммунистической партии»)? Какая еще «социалистическая школа», когда Маркс противопоставлял социализму свой коммунизм ?

Похоже, в сознании мемуариста память о стародавних событиях трансформировалась под воздействием образа , в каковой к тому времени превратилась фигура Маркса… Но тем не менее что-то было. Мы охотно верим, мы даже убеждены, что – да, говорили , что в своей области , что считался признанным. Разве некому было про него говорить? А Энгельс? Да весь его штаб мог про него «говорить» и наверняка говорил… Дальше расскажем, что в тот период у Маркса было даже целых два штаба – в «Новой рейнской газете» и в Союзе коммунистов. Так что наверняка «говорили». Вопрос: что говорили?

У нас нет свидетельств о том, что и как они тогда говорили и что мог слышать Шурц. Не в пример ему лично мы ничего слышать не могли, магнитозаписи тогда не существовало, а протоколов таких разговоров, скорее всего, не вели. И тем не менее мы уверены, что это было. По аналогии с другими, более поздними (и, главное, сохранившимися) свидетельствами разговоров о том, что Маркс был также и великим математиком… Но мы забежали далеко вперед.