Ольга Хорошилова - Русские травести в истории, культуре и повседневности

То, что лишь наметила подслеповатая природа и рассмотрел внимательный Конти, до совершенства довела некая мадам Май, нанятая принцем. Она ежедневно по многу часов выбивала из д’Эона мужчину и лепила из его размякшей, податливой плоти прелестную стройную бонтонную барышню, а Николя Монин учил его премудростям шифровального искусства и тонкостям дипломатического языка. Чудесная метаморфоза, задуманная принцем Конти, случилась в июне 1756 года – Шарль превратился в очаровательную мадемуазель Лию де Бомон, которая в августе прибыла в Санкт-Петербург.

Именно так писал д’Эон в автобиографии.

Документы, обнаруженные современными исследователями во французских и британских архивах, разрушили то, что так талантливо сочинил шевалье на склоне лет. Не было ни юбок, ни фижм, ни париков а-ля пастушка. Шарль действительно приехал в Санкт-Петербург в 1756 году, но не в августе, а в июле, и не в платье, а в элегантном скромном кафтане, кюлотах и треуголке посольского секретаря. В его паспорте, выданном русской Государственной коллегией иностранных дел, значилось: «Д’Эон де Бомон, секретарь посольства французского». Ему еще ни разу не доводилось надевать женское платье, ходить в туфельках на французском каблучке, делать книксены и танцевать за даму. И даже через двадцать лет, когда ему пришлось все это осуществить по приказу французского короля, он совсем не напоминал женщину: не умел красиво ходить, гусыней переваливаясь с ноги на ногу, и страшно мучился с корсетами и фижмами. В Петербурге, если верить его запискам, он должен был не только умело играть барышню, не вызвав ни у кого подозрений, но и вести светский образ жизни, ходить по гостям, танцевать на балах, сделаться подружкой самой императрицы. Даже опытному травести такое было не под силу, а молодому д’Эону тем более.

Посланник двора Дуглас в Петербурге первым делом связался с графом Михаилом Воронцовым, агентом французского влияния при дворе Елизаветы Петровны, и передал ему секретное письмо от министра иностранных дел Руйе, в котором содержались некоторые деликатные просьбы дипломатического характера и выражались искренние надежды на его бесценную помощь и участие. Сребролюбивый граф все понимал без витиеватых сентенций, полных тайного смысла, и свою бесценную помощь оценил весьма высоко. Звонкая монета, поднесенная вместе с письмом, мгновенно его преобразила: да, да, конечно, он готов помочь всем, чем сможет, sans doute, несомненно. Точно так же отвечали и прочие сановные лица, которых французы бессовестно подкупали золотом и драгоценным породистым бургундским из личной коллекции д’Эона. В подвалы графа Воронцова чудесным образом переместились 1900 благородных бутылей, и Шарль был почти разорен, но что такое опустошенные погреба в сравнении с дипломатическими и придворными преференциями, которыми его вознаградили в Петербурге?

Он всюду был почетным гостем, лучшие дома принимали его с королевскими почестями. Русские аристократки приветливо ему улыбались и, подобно придворным вельможам, готовы были на разные услуги – пусть даст лишь знак. «Прелестницы, – восторгался в письме д’Эон, – они совершенны, восхитительны, роскошны. Русскую царину окружает целый полк изящных нимф!» Впрочем, этот полк не помешал ему наладить связь с его командиром, Елизаветой Петровной.

Осенью 1756 года Шарль вошел в близкий императорский круг и вместе с Дугласом стал часто бывать у царицы с партикулярными визитами, благо жили французы неподалеку – в каменном доме графа Апраксина. Они с удовольствием отмечали, как день ото дня росло влияние графа Воронцова при дворе, а вместе с ним и профранцузские настроения. Елизавета все чаще упоминала в разговорах Людовика XV и все жестче отзывалась о графе Бестужеве, агенте английского влияния. Ее любовник Иван Шувалов, бонвиван, галломан, неисправимый модник, тоже симпатизировал Франции, откуда регулярно получал кафтаны, парчу, кружева, парфюм, вино. В итоге Воронцов и французская партия победили: в 1757 году царица поставила свою подпись в союзническом договоре, официально перейдя на сторону Франции и объявив войну Пруссии. С радостными вестями и секретными бумагами в шкатулке д’Эон помчался на родину. Спешил так, что загнал несколько лошадей и подвернул ногу, но все это было пустое: он успел, домчал до Парижа за месяц, несмотря на весеннюю распутицу и разгоравшуюся в Европе войну.

Исхудавший, хромой, но совершенно счастливый, он торжественно и коленопреклоненно вручил королю договор и письмо от царицы, в котором она выражала самые теплые дружеские чувства и надежду на скорую общую победу. Елизавета также передавала через д’Эона 50 тысяч лир золотом господину Вольтеру для составления истории Петра Великого. Шарль робко выразил благородное желание остаться на родине и пролить кровь на войне за обожаемого монарха. Но пылкого лейтенанта от драгун опять ждали в Петербурге: новый официальный посол Франции в России маркиз де Лопиталь придумал секретарю новое поручение.

Примчавшись в русскую столицу и даже не переменив костюм, Шарль влетел в покои маркиза, готовый, как всегда, служить верой, правдой и неправдой тоже. Посол был краток: Бестужев в опале, профранцузская партия Воронцова победила, Людовик XV и царица Елизавета выразили желание вступить в тайную переписку, и посредником в этом важнейшем государственном предприятии назначен д’Эон.

В шифрованных посланиях двух монархов почти не было ничего острополитического – всё вокруг да около. Иногда авторы позволяли себе откровения самого бытового характера. Елизавета, к примеру, жаловалась Людовику на плохое самочувствие, и отзывчивый король мгновенно отправлял в далекий Петербург своего лучшего доктора. В другой раз царица призналась, что страдает от тоски смертельной и спасти ее могут лишь две актрисы «Комеди Франсез», Лекен и Лекларон. Король, однако, в просьбе отказал, сославшись на то, что дамы принадлежат не только государству, то есть ему, но и публике, которая не в силах с ними расстаться. Ответ, кажется, не слишком обидел царицу, ведь в ее окружении уже был человек, способный развлекать, – Шарль д’Эон.

Галантный, остроумный, знаток скабрезных парижских анекдотов, он пришелся Елизавете по сердцу. Она предложила ему остаться в России и поступить к ней на службу. Впрочем, вспомнив все самые изящные галантерейные сентенции, молодой человек увернулся от такого сомнительного предложения, поведав о разговоре в письме министру иностранных дел: «Я уверен, мне следует всегда стоять, повернувшись к Сибири спиной. Лучше я буду нуждаться, но служить Франции, чем получать 100 тысяч ливров, живя в страхе и рабских цепях».

Д’Эон начал скучать по родине и в своих обращениях к министру все смелее намекал на то, что не прочь расстаться с Петербургом. Он выполнил все важные поручения, несколько лет беспорочно служил посредником в переписке между монархами и теперь стремился во Францию. В Европе гремела война, и ему, молодому патриоту, драгунскому офицеру, непременно хотелось попробовать себя в настоящем бою. К тому же Шарль плохо себя чувствовал в русской столице: у него развивались цинга и болезнь глаз, о чем он тоже доложил в министерство. Наконец его услышали. И отпустили.