Александр Каменец - Онегин на приеме у психолога

Вы – домосед!

Онегин:С чего Вы это взяли?

Психолог:Хорошо. Давайте по порядку. Волочиться за светскими красавицами Вам надоело. Общественной деятельностью Вы заниматься не хотите. Читать серьезные книги Вам скучно. Даже посещение театров, балета Вы уже не выносите. Любимая женщина принадлежит другому. Что мы имеем в «сухом остатке»? Только свой дом, семью, уют.

Онегин:Можно еще путешествовать.

Психолог:А зачем? Какие-то новые впечатления Вас на время отвлекут, а потом?

Онегин:Не знаю.

Психолог:Ваша ошибка в том, что Вы не умеете любить. Да, Вы мастер вскруживать головы женщинам. Но согласитесь, что угар этих влечений женщин к Вам еще не любовь. Женщины также придумывают Вас, как и Вы их.

Онегин:Наверно, Вы правы. Татьяна была исключением. Она действительно меня любила.

Психолог:Позволю себе с Вами не согласиться. Она тоже Вас придумала.

Онегин:Почему Вы так решили?

Психолог:Вспомните Вашу первую встречу. Вы, «светский лев» и провинциальная девочка, которая до Вас и мужчин-то настоящих почти не видела. Воспитана на романах, мечтательница. У Вас даже не было интимной близости.

Онегин:Но ведь она же призналась мне в любви при повторной встрече. Значит, она любила меня все эти годы?

Психолог:А Вы вспомните, какой Ваш портрет она дала в своем первом любовном письме к Вам:

Потом Вы не виделись долго, а прекрасное сновидение осталось.

Онегин:Пожалуй, Вы правы. Ну и что мне теперь делать?

Психолог:Вы заслужили, выстрадали свое право на любовь. Учитесь отличать истинную любовь от придуманной, и Вы обязательно встретите свою судьбу.

Алексей:Так в любви всегда присутствует, так или иначе, воображение, фантазия. И что теперь – быть все время трезвым, рациональным? А чувства где?

Я:Вывод таков:

В СВОИХ ЛЮБОВНЫХ ФАНТАЗИЯХ НАДО БЫТЬ ЦЕЛОМУДРЕННЫМ. НЕ ПЫТАТЬСЯ ПРЕВРАЩАТЬ ИХ В ИСКУССТВО ОБОЛЬЩЕНИЯ. ТОГДА СОХРАНИШЬ СПОСОБНОСТЬ ЛЮБИТЬ.

Я:Вот что пишет сам М. Ю. Лермонтов о «журнале Печорина:

«…я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление».

Я:Художественный прием «журнал Печорина» позволил М. Ю. Лермонтову создать своеобразную историю «болезни Печорина», которой болеют до сих пор целые поколения (особенно подростково-юношеский возраст). В наше время эта болезнь охватывает все больше людей и более старшего возраста. Лермонтов не ставил своей задачей указать выход из этой болезни: «Будет и того, что болезнь указана, а как её излечить – это уж Бог знает!»

Попытаемся разобраться в особенностях нашего пациента. И пусть он свои монологи из «Героя нашего времени» адресует психологу, а мы попытаемся ему помочь».

Печорин:Вы хотите оценить мои слова о себе из моего дневника?

Психолог:Да. Я хочу Вам помочь. Поэтому я попросил бы Вас зачитать те записи, в которых Вы даете характеристику самому себе.

Печорин:Пожалуйста! Итак: «…у меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастья другим, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это плохое утешение – только дело в том, что это так». Далее я писал о своей любви к женщинам. Она «только раздражала моё воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто. Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтоб добиться её, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно… Во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать».

Психолог:Вы несчастны от того, что Ваше воображение не основано на любви. Воображение – это попытка, так или иначе, представить себе иной мир. Но если это не сопровождается желанием взять в желаемый мир ближних, то человек видит только себя в воображаемом мире. Это эгоистическое воображение.

Печорин:Но ведь окружающим от такого воображения ни холодно, ни жарко. Почти каждый сейчас зациклен на «себе любимом.

Психолог:Не торопитесь с выводами. Давайте, попробуем сделать еще несколько шагов. Если Вы обладаете эгоистическим воображением, значит, Вы ждете от жизни только удовольствий для себя, а не вместе с другими. У вас развивается себялюбие и самолюбие без любви к другим. Тут уже и образование не поможет. Сердце становится пустым и жаждет новых ощущений («сердце ненасытное»). Вы сами уже не можете любить. Вы в лучшем случае можете греться теплом любви других к себе. А чуть этот костер потухнет, Вы начнете мерзнуть, потому что в Вас самом нет внутреннего тепла.

Печорин:Ну, это я уже описал в своем дневнике. Причем положение мое даже хуже, чем вы определили: «…я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастья, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, – теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца».

Психолог:Вы не получили опыта любви к близким. Поэтому Ваше сердце пусто. Вы, в сущности, не живете, а находитесь рядом с жизнью. Жить – означает умение хотя бы иногда сливаться с чужой жизнью. Видеть в другом человеке часть себя и в себе часть другого человека.

Печорин:Ну почему же! Можно стать ловцом и чужих чувств, любви других к себе. Это ведь тоже жизнь: «…ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую всё, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие – подчинять моей воле всё, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить её к действительности: идеи – создания органические, сказал кто-то: их рождение даёт уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.