Евгений Костин - Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Но вернемся к тому, с чего мы начали – к пушкинской бездне , в которую как ни заглядывай, все равно дна не увидеть ; и от нее также кружится голова, как у него от Шекспира. Гоголь это подметил в нем и сказал, не зная о записи М. Погодина: «В каждом слове бездна пространства, каждое слово необъятно, как поэт» [2] Это слово по-своему было любимо поэтом: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю» («Пир во время чумы») или из «Полтавы»: Кто испытающим умом Проникнет в бездну роковую Души коварной…». .

Какой нам урок сегодня от пушкинской истории жизни и творчества? Конечно, природа не настолько богата, чтобы с какой-то частотой дарить нам новых Пушкиных, Лермонтовых или Толстых. Да дело и не в этом. Дело в том, что необходимо хоть когда-то, хоть раз в жизни поднять голову и увидеть их сияющие вершины, или заглянуть в глубину (бездну) их открытий человека и его перспектив.

Надо же нам было так в России устроиться, что когда-то давно, более 200 лет назад у нас появился защитник в духовном смысле. Он объяснил нам нас самих сегодняшних, дал направление развития национальному характеру, сплочению народа, сам того специально не желая или, по крайней мере, не так часто об этом думавшего. Но написавшего и об этом!

Израсходовали ли мы золотой запас нашей классики? Не подзабыли ли мы те уроки и наставления, что она нам – не менторски, не нравоучительно, но с сердечной страстью и болея за нас, за будущих русских людей – дала. Большой вопрос…

Мост, конечно, перекинут. Вот он держится, как на опорах, на тех русских писателях, которые наследуют Пушкину. А ему наследуют – лучшие, основные, корневые. Размышляя о том, что мы уже 180 лет живем без Пушкина, не будем предаваться унынию, а своими делами изучения русской литературы и культуры дальше укреплять тот мост, о котором сказано выше. Нельзя дать разрушиться «связи времен», как было сказано у Шекспира и сказочно сильно подхвачено Пушкиным.

Когда серьезное делается мимоходом, когда «милые привычки» становятся важнее каких-либо жизненных обязательств, когда гениальность льется как бы сама собой и не требует какой-то специальной подготовки – это все он, Пушкин. Быть более русским, чем Пушкин – невозможно. Достаточно перечитать, пересмотреть все, что он делал, писал, о чем мечтал, как он влюблялся, ссорился с царями, рожал детей, бретерничал, был верен друзьям, был в плену книг и культуры, – но все это как бы случайно, не как карьера, не как способ делания жизни — от звезды к звезде, от чина к чину.

Да, он был влюблен в свое старинное дворянство, счастлив своей почти родственной связью с Петром Великим, он любил и понимал свет , хотел блистать в нем, но тут же все это не казалось ему слишком важным, основным. Можно представить себе такую парадигму, которая объединяется Пушкиным. Он – и аристократ, и светский человек, и европеец, и волокита, и мот, и картежник, и бретер, – но и литератор, историк, мыслитель, философ, русский «умник».

У Набокова есть тонкое замечание о свойствах пушкинской эпохи. Он писал: «Создается впечатление, что во времена Пушкина все знали друг друга, что каждый час был описан в дневнике одного, письме другого и что император Николай Павлович не упускал ни одной подробности из жизни своих подданных, точно это была группа более или менее шумных школьников, а он – бдительным и важным директором школы. Чуть вольное четверостишье, умное слово, повторяемое в узком кругу, наспех написанная записка, переходящая из рук в руки в этом непоколебимом высшем классе, каким был Петербург, – становилось событием, все оставляло след в молодой памяти века» [1, 418].

Известная интимность жизни в первую очередь не высшего света, но «света» пушкинского круга, конечно не может не поражать сегодняшнего читателя, усердного посетителя фейсбука и твиттера, усиленно считающего, какое же количество «друзей» будет ставить ему «лайки» на какую-нибудь обыденную вещь, им высказанную, или сделавшему фотографию своего сегодняшнего завтрака или чего-либо еще. Какая уж тут интимность – напротив, все открыто для просмотра, оценки и приятельства «в сети».

Для общения в пушкинское время необходимо было написать письмо или записку, прийти в гости, пообедать вместе, отправиться в совместное путешествие, которое по особенностям эпохи составляло непростое предприятие – поездки по бесконечным просторам России по известным дорогам в компании с ямщиками с их заунывными песнями, непременные мелькающие лица станционных смотрителей, все время жалующихся на отсутствие лошадей и желающих сбыть проезжим веселым путешественникам лошадок поплоше, однообразные, но этого еще более милые поля, пригорки и овраги, леса на горизонте, купола одиноких сельских церквушек, бредущие по дорогам калики перехожие и бойкие мужички…

И вся эта русская жизнь – от отношения с царями, от переписки с друзьями, от влюбленностей в женскую красоту до очарования русской природой, до подробного описания ее состояний, от путешествий до милых пристанищ в усадьбах и родовых селениях – все это, да и многое другое, вошло в пушкинское творчество, развило русскую культуру, стало неотъемлемой частью каждого человека, говорящего и думающего на русском языке.

Труднее, кажется, найти то, что он не успел сделать для русской жизни, чем описывать то, что он сделал. А это, без сомнения, почти вся наша, в том числе и сегодняшняя, жизнь. Наш современный духовный мир, наша нравственность, наши представления о главных ценностях этого бытия без Пушкина были бы или другими, или другими были бы мы сами.

Попробуем прочесть и понять Пушкина еще раз, в меру тех возможностей и подходов, которые определяются автором книги, исходя из понимания пушкинского центрального положения в истории русской культуры и в духовном развитии русского человека.

1. Набоков В. Пушкин, или правда и правдоподобие // Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М., 1996.

Пушкин, на самом деле, исключительное явление русской культуры. Тогда, когда появился Чаадаев со своими «Философическими письмами» (1836, писались же они на протяжении второй половины 1820-х-начале 1830-х гг.), которым мы посвятим немало страниц в соответствующих разделах данной книги, он, по существу, отражал общепринятое представление, что Россия – «закончилась», еще не начавшись. Россия – страна «небытия», страна, которая, по мнению не только Чаадаева, но значительной части просвещенного и образованного русского общества, должна была что-то сделать с собой, чтобы попасть в круг состоявшихся и цивилизованных стран.