Игорь Дмитриев - Академия благих надежд

Тогда возникает естественный вопрос – если с развитием технологий все было так замечательно, то почему Петр начал энергично создавать новые заводы и проводить прочие технологические реформы? Только потому, что был «пылким монархом с разгоряченным воображением» [71]? Или были причины поинтереснее? Авторы приведенного текста как-то стеснительно умолчали про то, что, скажем, Тульские железоделательные заводы были построены голландцами. В 1632 году голландский купец Андреас (Андрей Денисович) Винниус получил от царя Михаила Федоровича жалованную грамоту (концессию) на устройство первого в России доменного «мельнишного завода» на реке Тулице в 12 верстах от Тулы «на 10 лет безоброчно», где изготовлялись ядра и пушки [72]. Вскоре, в 1652 году, также около Тулы голландцем Филимоном Акемой и датчанином Петром Марселисом был выстроен другой завод – для изготовления разного оружия. Причем строители этих заводов выписали из‐за границы литейщиков, молотобойцев, оружейников и других специалистов в количестве до 600 человек. Однако, как сказано в документах того времени, «стволы… мушкетные и карабинные и пистольные и латы и шишаки Андрей Виниюс со товарищи заводили и делали и тех дел делать перестали и мастеровых людей за море отпустили». «А кованых пушек, – писал Марселиус в 1668 году, – зделать не мочно и не прочно и мастеровых таких людей нет» [73].

Вообще, бóльшая часть крупных металлургических предприятий была основана иностранными купцами, владевшими капиталами, как правило приобретенными в сфере торговли, или мастерами-иноземцами, приглашенными русским правительством работать в России. В XVII веке было основано 27 металлургических мануфактур, из которых до конца столетия сохранилось 23. Владельцами 20 предприятий были иностранцы [74]. Фактически, они получали на определенный срок (10, 15, 20 лет) монополию на производство изделий, право на беспошлинную закупку сырья и продажу товаров. Без разрешения царя владелец завода не мог ни продать его, ни передать во владение другому лицу, даже своему наследнику. Более того, регламентировались размеры производства, число мастеров и продажа изделий. В таких условиях предпринимателям работать было крайне невыгодно, построив заводы «своими деньгами», они, как правило, «одолжали великими долгами» и вынуждены были или ликвидировать производство, либо обращаться за помощью к государству. В итоге созданные предприятия не могли нормально развиваться, а их владельцы-иностранцы не были заинтересованы в обучении русских мастеров [75]. В России не было качественного железа для производства мушкетов, а единственным поставщиком такого железа была Швеция [76]. Аналогично обстояли дела и с медью для легких полковых пушек [77]. Но дело не только в этом.

Думаю, если бы Лейбница кто-то начал убеждать, сколь блестяще обстоят дела в России «в отношении использования практических достижений европейской науки», он, вежливо и с интересом выслушав собеседника, ответил бы ему примерно следующее: «Это все замечательно и, бесспорно, содействует процветанию обширного государства его царского Величества. Но ежели бы притом Его Величество задумал истинные науки не токмо в области ему подвластные перенести, но и озаботиться дальнейшим сих наук и художеств возделыванием, то не почту за дерзость предположить, что русским людям во времена не столь отдаленные не токмо надлежит в применении иноземных плодов научных известную резвость выказывать, но скорее удивлять Европу произведениями искусства от приращения наук обретенными», тогда как автономного социального пространства для науки в России не было, ибо общество аграрное, инноваций мало и житейский опыт важнее творчества.

Когда Лейбниц, человек, лишенный антропологического высокомерия, говорил о России как о tabula rasa , он имел в виду не успехи русских в освоении западноевропейских практических рецептур и приемов (даже с известными усовершенствованиями [78]), а отсутствие научно-технической культуры (т. е. отсутствие понимания когнитивной и практической ценности науки и научного образования в умах и исследовательских центров, инфраструктуры, средств коммуникации и т. п. «в натуре»), притом что в целом Россия представляла (как ему казалось) «бесформенный мир неограниченных возможностей» [79]. В Лейбнице говорил рационализм Просвещения, а вовсе не интерес к своеобразию России.

Возьмем, например, вопрос об уровне грамотности российского населения накануне Петровских реформ. Мнения на этот счет высказываются разные. Так, в монографии А. М. Панченко читаем: «Даже если не брать в расчет гибель книг от войн, пожаров и т. п., все-таки книжное наследие Древней Руси поражает своей огромностью. Это действительно колоссальное наследие. Размышляя о нем, мы наталкиваемся на следующий парадокс: книг много, а больших личных библиотек мало. …По европоцентристскому разумению разгадка парадокса напрашивается сама собою: покуда старозаветная Русь „шествовала во тме“, там было мало грамотных, мало читателей. Кто и для какой надобности собирал бы большие библиотеки?.. Но это банальное объяснение не выдерживает критики. У нас есть достоверные и достаточные статистические данные о грамотности мужского населения Москвы в середине XVII в. Когда составлялись переписные книги, хозяин каждого двора в них расписывался, за неграмотного „прилагал руку“ сосед. Оказывается, белое духовенство было почти поголовно грамотным, черное духовенство – на три четверти. Среди купечества насчитывалось от 75 до 96 грамотных на сто душ мужеского пола. В дворянском сословии картина примерно та же, что и в монашеском. Что касается посадских мужиков, то здесь грамотных было от 23 до 52 процентов» [80].

Под «достоверными и достаточными статистическими данными» А. М. Панченко имел в виду цифры, приведенные в речи А. И. Соболевского, прочитанной в 1892 году. А. И. Соболевский опирался на комплекс подписей монастырских крестьян и аналогичные документы (неграмотные ставили крест или за них расписывался кто-то другой) и пришел к выводу, что грамотность крестьян была не ниже 15 %, торгово-ремесленных жителей городов – 20–43 % и не ниже 20 %, землевладельцев – 55–80 %, придворных – 78 %, белого духовенства – 100 %, черного духовенства (монахов) – 70 %. Причем к концу XVII века грамотность торгово-ремесленного населения возросла [81]. Близкие цифры дают другие авторы, по подсчетам которых на частных актах в XVI веке расписывалось 60–80 % свидетелей [82].

Американский историк Г. Маркер показал, что материал, привлеченный А. И. Соболевским, недостаточен и его использование приводит к завышению показателей грамотности. Согласно Г. Маркеру, «по наиболее оптимистичному варианту уровень грамотности сельского населения в России в конце XVIII в. не превышал 10 % отметки. Однако более справедливо говорить о существовании 3–5 % уровня зачаточной грамотности, характеризуемой отрывочными знаниями о чтении и письме, а более-менее стабильным навыком чтения и письма обладали лишь 1–2 % от общей численности населения» [83].