Николай Анциферов - Быль и миф Петербурга

При глухом ропоте масс, сменившем отчаянные и бессильные попытки борьбы, при сочувствии немногих совершалось двести слишком лет тому назад обновление России. Его символом явился Петр. В его личности было много черт, в его жизни много моментов, глубоко поразивших и русских и иностранцев. Исторический образ грозного императора чрезвычайно благоприятствовал творимой легенде. Создавался образ одинокого титана, творящего новый мир, преодолевающего сопротивление косных, темных, хаотических сил.

Символом дела Петра явилась новая столица. Ее возникновение в результате многолетней борьбы со шведами было куплено дорогой ценой. Ее создание на «чухонской земле», на «болоте», стоившее жизни многочисленных рабочих, забутивших топь своими костями, увеличило народное нерасположение к «Питеру», но в сочувствующих реформе новый город порождал осознание могучей, чудодейственной силы «основателя». Сказочно быстрый рост Петербурга — города титанической борьбы — свидетельствовал о торжестве дела Петра.

Образ царя-реформатора, усваиваясь религиозным сознанием, сочетался с древними, как культурный мир, образами космической борьбы творческого начала света с безликими, безобразными стихиями, образами, присущими всем векам и народам. Из этого соприкосновения исторических событий с мифотворческим сознанием родился миф о строителе чудотворном, получивший гениальное оформление в поэме Пушкина — Медный Всадник.

Петербургская легенда наделила Петра чертами основателя города в античном аспекте.

Самый момент основания отмечен явлением царственного орла. Это было нужное знамение для совершения сакрального действия.

«Первой заботой основателя является выбор места для нового города. Выбор этот — дело весьма важное; верили, что судьба народа зависит от него». [134] цитата из книги Фюстель де Куланжа «Гражданская община древнего мира» (Спб., 1906. С. 145). {комм. сост.}

Спустившийся орел предвещал величие грядущего. Как религиозное учреждение, « город основывался сразу, весь целиком в один день », [135] Там же. С. 144. {комм. сост.} он был, следовательно, подобно многим обетным храмам древней Руси, «обыдённым». [136] обыдённый — храм, по преданию, построенный за одни сутки всем миром; строился по обету после мора или чумы. {комм. сост.} Создаваемый в один день, « город строился для того, чтобы существовать вечно ». Религиозное значение города делало его священным. Тит Ливий говорит о Риме:

«В этом городе нет места, которое не было бы запечатлено религией и занято каким-либо божеством… Боги обитают в нем». [137] « город строился… вечно»… Тит Ливий говорит о Риме… Боги обитают в нем » — пересказ и цитаты из той же книги Фюстель де Куланжа (с. 152, 151; первая цитата не точна). {комм. сост.}

Фюстель де Куланж [138] Фюстель де Куланж — французский историк Нюм Дени Фюстель де Куланж (1830 — 1889). {комм. сост.} утверждает, что каждый город можно было назвать святым. И наша северная столица, посвященная первому апостолу, патрону города Рима, приобретает это сакральное освящение: Санкт-Питер-бурх. Но в сознании населения основатель затмил апостола и, когда говорят «город Петра», имеют в виду царя, а не святого. Основатель вечного города, Ромул, был сопричислен к сонму богов, у него был свой храм и свои жрецы.

«И каждый город обожал точно так же того, кто его основывал. Существовал особый «культ основателей». [139] « И каждый город… «культ основателей» — из указанной книги Фюстель де Куланжа (с. 153; с неточностями). {комм. сост.}

Почва христианской культуры и эпоха, освещенная холодным светом исторического знания, не могли благоприятствовать созданию храма и культа основателя Петербурга. Однако, все же образовалось своеобразное явление, в котором можно распознать тень древних обычаев. В согласии с этими идеями создается и распространяется своеобразная форма культа, связанная с «домом основателя». Икона спаса, почитаемая, как любимый образ Петра, помещенная в малом Петровском домике, превращает его в одну из главных святынь старого Петербурга.

Основание города всегда порождало легенды.

«Быть может, не было ни одного города, не имевшего собственной поэмы, или, по крайней мере, гимна, воспевавшего священный акт его возникновения». [140] Там же. С. 153–154.

У Петербурга есть поэма. Она сложилась спустя много лет, но не является продуктом творческой игры индивидуального сознания.

Эта поэма — «Медный Всадник».

Определяя связь создания Пушкина с психологическим наследием прошлого, мы можем повторить мысль Алексея Толстого, примененную им к Гёте:

В намеченных здесь сопоставлениях не следует усматривать попытки установления каких-либо «культурных влияний» или «литературных заимствований». Вопрос сложнее и глубже. Научное исследование его сделается возможным лишь тогда, когда, наряду с индивидуальной и массовой психологией, будет оформлена историческая психология, то-есть наука о психических явлениях, раскрывающихся в историческом процессе. Пока в этой области не установлено еще достаточно прочных научных построений; приходится только указывать на сходство некоторых историко-культурных явлений. С этой точки зрения можно подойти и к основному вопросу, о мифе, получившем свое преломление в «Медном Всаднике».

В истории Петербурга одно явление природы приобрело особое значение, придавшее петербургскому мифу совершенно исключительный интерес. Периодически повторяющиеся наводнения, напор гневного моря на дерзновенно возникший город, возвещаемый населению в жуткие осенние ночи пушечной пальбой, вызывал образы древних мифов. Хаос стремится поглотить сотворенный мир.

Идея потопа присуща мифотворческому сознанию большинства народов, она повторяется повсюду, часто совпадая даже в деталях. Эти повторяющиеся образы столь поразительны, что навели некоторых ученых на мысль о существовании единого прамифа.

Божество хаоса и мрака всюду почиталось в стихии воды. У древних халдеев первобытный хаос олицетворялся в богине пучины Тиамат. [142] Тиамат — в вавилоно-аккадской мифологии воплощение мирового хаоса. {комм. сост.} Она создает чудовищ: драконов, человеко-скорпионов, рыбо-людей. [143] Она создает чудовищ … — пересказ вавилонской космогонической поэмы «Энума элиш» (нач. I тыс. до н. э.); Анциферов следует изложению ее содержания в кн.: Тураев Б. А. История Древнего Востока. Спб., 1913. Т. 1. Ср.: «Она создает чудовищ: змей, драконов, псов, человеко-скорпионов, рыбо-людей, всего 11, которые должны были помогать ей» (с. 131). {комм. сост.} Она препятствует богам-космократорам «вступить на путь», [144] « вступить на путь » — вероятно, цитата из «Книги притчей Соломоновых» (гл. 2, ст. 19). {комм. сост.} т. е. создать из хаоса — космос. Энлиль [145] Энлиль — один из главных богов шумеро-аккадского пантеона. {комм. сост.} (позднее Мардук [146] Мардук — центральное божество вавилонского пантеона. {комм. сост.} ) выступает против нее.