Михаил Армалинский - Соитие (Альманах эротической литературы)

Но ты не пожелала продолженья,
лишь запах твой заночевал со мной.
Любовный пир я кончил пораженьем.
С победой, Пирр! Спи мирно под луной.

Сколько мужчин у тебя за спиной
слитно пристраивались и сновали,
снова тебя растравляя на вой,
тело в покое не оставляли?

Ты же лежала и видела сон,
глупый такой, но ужасно приятный,
я колыхался с тобой в унисон,
и от тебя свою счастье не прятал

там, у тебя за спиной. Глаз за глаз
взглядом держался, следя за подъёмом
нашим, вскарабкавшимся на оргазм.
Но оказалось виденье подъёбом.

Ты на мне прискакала к оргазму
и свалилась в объятья мои.
Подытожив последнюю спазму,
ты призналась мне в вечной любви.

Я тебя понимал — наслажденье
открывает нам вечности вид.
И коль мы ей пошли в услуженье,
стать с ней схожею страсть норовит.

Жизнь идет умирающе
от пизды до пизды.
И народ, суть марающий,
расставляет посты,

чтоб замолк утопающий.
Чтоб пока не почил,
жизнь прошла подобающе
незаметно почти.

Я с ней совокупился только раз,
но и его достаточно мне было,
чтобы влюбиться в вызванный экстаз,
которым нас обоих затопило.

Без преувеличений — это чудо,
что с нами неожиданно стряслось.
Я чувствовал, что я в тебе покуда,
привычный мир пускается в разнос.

Ты жадная, на мне, желанью угождая,
перемещалась медленно и вскользь,
я, своему оргазму мыслью угрожая,
отпугивал его, пока не полилось

твою взыванье к Богу, в благодарность
за полное забвение стыда,
пристыженного за его коварность,
исчезнувшего в спазмах без следа.

Она принадлежала мне, как миг,
который длился крохотную вечность.
Она ушла, как жизнь, и напрямик
мне показала вечности увечность.

Свершившейся мечтой ты, голая, была,
ты — всё, что я желал в тот миг необычайный.
Хоть миг исчез, я вне его пылал,
всю той же силой страсти изначальной.

Мы разомкнулись, чудеса познав,
мы разошлись, распались на частицы.
Но в каждой, что твоя, посеян мой состав,
и миг придет, и вновь он воспалится.

И ты объявишься, появишься извне
и обоймёшь меня своим пространством.
И миг, сродни той вечности во мне,
заставит к жизни отнестись пристрастно.

Я на участке круга, где любовь
уже прошла, ещё не возродилась.
Приду в кафе, где мы договорились
считать друг друга за большой улов.

О дне соитья мы не торговались
сегодня? — предлагаю. — По рукам.
Цена — любовь. Мы лишь по ней сверялись.
И прибыль поделили пополам.

Да, прибыло полку твоих любовников,
а мой гарем украсился тобой.
Но не надолго — полк твоих разбойников,
в моем гареме учинил разбой.

И ты теперь с каким-то быстро скачешь
по кругу, на участке торжества,
и я пишу о том, как много значишь
ты для меня, а я — для Божества.

Прожиточный минимум женщин
сумел для себя раздобыть.
Среди развороченных трещин
мне печь удалось растопить.

Всем телом я к ним прижимался,
и жаром я дрожь усмирял.
Надолго я к ним приживался
и время по счастью сверял.

Я еле держался на грани
своих безобидных страстей,
и было обидно от дряни,
ложащейся рядом в постель.

Поэзии производитель!
Мечтания провозгласи!
О женщина, пиздоноситель,
ты к Богу меня вознеси.

Увидев хуй, пизда пускает слюни.
Пизду узрев, навытяжку встал хуй
честь отдаёт — к чему она? Как плюнет
и разотрет. А ты губами жуй,

двупарными, моё парное семя,
пропитывайся им до мутных глаз,
в которых приостановилось время,
и вдруг забилось судорогой в нас.

Слюнявая пизда губами шамкала,
беззубая, заглатывала хуй,
и туфлями домашними прошаркала,
стремясь к биде бахчисарайских струй.

Исторгнув семя с кровью — наш роман такой
она пришлёпала в мою кровать,
и снова начала вертеть романтикой,
грозя, коль не женюсь, роман прервать.

Я со страху убежал в литературу,
чтоб ни-ни, не растлевать и не насиловать
так алкаш хватает в обе политуру,
коль поллитра под рукою нет — Россия ведь.

Как любой поэт, от мира в омерзеньи,
я свой дом из карт, из дам одних, сколачивал.
В нём они в ночных рубашках бумазейных
на диванах возлежат, свернув калачиком

телеса различных видов и размеров,
я ж хмелел то от одной, а то от нескольких.
Глядь — и нет во мне порывов-изуверов,
а зато в литературу по хуй влез-таки.

Ждал женщину, вернее, поджидал
должна была явиться ниоткуда.
Меня влекла великая нужда,
которая явилась, как причуда.

По-прежнему во мне горела блажь,
без имени, но все-таки родная.
Воспоминаний вычурный коллаж
и кровь текущая из женщины, парная

преследовали только наяву.
Во сне же — никогда не докучали,
и в море женщин я держался на плаву,
хоть волны запах бездны источали.

Я встретил женщину, что некогда ебал,
она, естественно, с другим стояла.
Я ей рукой махнул, она мне свой оскал
в ответ продемонстрировала вяло.

Она меня в те дни не захотела вдруг,
и я не докучал с тех пор ей больше,
но долю львиную писательских потуг
я посвящал лишь ей. И похоть облапошил,

в текст спроецировав. Роскошная пизда
её уже моей мечты не занимала.
А ведь была сия задача не проста,
достичь сего в любви — совсем не мало.

Она сидела напротив,
будучи женой другого.
Я не растворялся в народе,
счастливом от вина дармового.

Она сидела, раздвинув ноги,
между которыми были брюки.
Я утешал себя, что в итоге,
я доберусь до её подруги,

у которой были дырявые джинсы,
а из дырки сияла ляжка.
Нет опьяненья сильнее в жизни,
когда от женщины мне поблажка.

Я тебя держу за пизду рукой,
и влагой пропитаны губы, как губка,
я в печи её шевелю кочергой
а угли очей прикрывает юбка,

задранная. Вот она, зарубка.
Здесь меж стволами, бесценный клад,
подрагоценней медали, кубка,
с ним не в тягость любая кладь
долга, ответственности, поступка.