Михаил Армалинский - Соитие (Альманах эротической литературы)

Я тебя за пизду держу — без неё
я тебя прогнал бы иль уничтожил.
У неё мы добро и зло познаем,
жизни множим и жизнь итожим.

Делов-то — ноги развести,
ты на таблетках, я — здоровый,
ан нет — препоны возвести
не преминула — взор суровый.

Ведь самый страшный твой ущерб,
который понести не хочешь,
что возбудишься ты вотще,
что в первый раз со мной не кончишь.

Но ведь последует второй,
потом без промедлений третий,
а уж тогда оргазм горой
взойдет и вознесет над твердью.

Но ты хватаешься за ложь,
она суть в трусики оденет.
Ты потому мне не даюшь,
что жаждешь времени иль денег.

Делов-то — ноги развести,
но нет — на хуй заводят дело,
коль смог он выгодно расти,
пускают в дело, то есть, в тело.

Залог раскрытых ног не страсть,
а вычисления рассудка.
И греет тело у костра
в холодном Риме проститутка.

Вот тебе и конец любви,
адреналин так упал в крови,
что отослал тебя с глаз долой,
чтобы не спать с твоей мордой злой.

Ты ослепила меня пиздой,
но пред глазами твой взгляд пустой,
не закричу я тебе постой,
был я простак, а теперь простой

не для меня слова «навсегда»
и «никогда» — на меня наседал
общий обычай восторженной лжи.
Ты мне теперь вот тут полижи.

На каблуках, как на ходулях,
и в тесном лифчике, как в сбруе,
девицы шествуют к добру ли,
ко злу — но речи нет о дулях,

показываемых в карманах
раздутых тел грудо-ногастых.
В Евангелиях и в Коранах,
и в разноцветных расах, в кастах

везде, всегда, во всём ночное
людское месиво, дневные
гримасы массы, заливные
луга телес — для всех ручное

блаженство рядом, под рукою
торжествовало над мечтою,
гипертрофированной страстью.
Я жил на даче, за рекою,
и я спускался в сад с террасы
и розы поливал мочою.

Вымучивал слова, что мучили меня,
они боялись света, упирались
в сознание, в язык, в традиции, виня
преграды нравов, что не убирались.

Но я их вытолкнул на обозренье дня,
до самых до корней раздетых страстью.
и чашу бёдер я не мог испить до дна
их расплескал на водяном матрасе.

Пизда является тупиком,
в который я всегда прямиком,
но в нём образуется выход в рожденье,
и я напяливаю снаряженье,

чтобы биться головкой о стенки,
но не разбрызгать мозги. Чтоб зенки

через полгода не пялить на пуп,
явно мельчающий под напором
жизни, сервирующей суп
с мясом и на меня с прибором

стол положившей опера
ционный (вот и пришла пора),

на коем ты наконец даёшь
выход своей материнской страсти
из тупика и горло дерешь,
жизнь исторгая из мокрой пасти.

Оргазм прошел по телу, как гроза,
и молнии конвульсий освещали
природу счастья. И твои глаза
моим глазам закрыться запрещали.

И влага наша затопляла лес
волос дремучих, в тропиках обоих.
Когда же рассвело, в глаза полез
растительный рисунок на обоях.

Закрыв глаза, ебу свою мечту,
пока в пизде кончаю близлежащей,
с которой я умышленно молчу
слова нейдут. Ты просишь их всю чаще,

ты думаешь, с тобой я нарочит,
поэт, в себе убивший дух Ростана.
Но я с мечтой своей красноречив,
и её восхищаюсь непрестанно.

Ты о мечте сказала, что она
не на Земле. — Неправда, их навалом.
Я ёб и не одну. Но ни одна
во мне своей мечты не узнавала.

Любимая! Столь многими, что ты
нас перестала различать по лицам,
ты на земле супружеской четы
привязана к столбу, как кобылица.

Ночами муж отвязывал тебя,
и на тебе, а не на старой кляче,
по саду райскому скакал, трубя
иерихонски, чтобы стены дачи

упали бы и раздавили быт,
который не любовь — ведь он до гроба
продлится. Вид подброшенных копыт
на каблуках высоких и утроба,

как на ладони, всякому видна,
кто, раздобыв монетные бумажки,
в обмен получит чудо не вина,
не хлеба, а святые вверх тормашки.

Одним движеньем обойдя хребет,
извергнутый завистливой моралью,
ей сырный шлю, цедя слова сквозь марлю,
из проститутки пламенный привет.

Я тогда не верил собственным глазам,
а лишь верил собственному хую.
Но тебе не помогал его бальзам,
а здоровье духа я ведь не страхую.

У тебя была прекрасная пизда,
с запахом настойчивым, но нежным.
И когда приоткрывались все уста,
брак мне не казался безутешным.

Как бывает сильный и прекрасный дух
всунут Богом в немощное тело,
так он втиснул чудо между толстых двух,
над которым твоё сердце холодело.

Хуй — пизда!
Хуй, хуй — пизда, пизда!
Хуй, хуй, хуй — пизда, пизда, пизда!
Любовь!