Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

В своем фундаментальном эссе для авторитетного сборника «Киберпространство: первые шаги» профессор архитектуры Майкл Бенедикт указывает, что культурный миф киберпространства во многом обязан своему резонансу образу Святого Града. Подобно Новому Иерусалиму, киберпространство обещает невесомость, сияние, дворцы внутри дворцов, выход за пределы природы и плерому всех культурных вещей. Бенедикт даже предлагает информационное истолкование бесплотного спасения, предполагая, что «сфера чистой информации» может очистить природные и городские ландшафты, спасая их, избавляя их… от всякой неэффективности, от всех загрязнений (химических и информационных) и искажений, присущих процессу движения информации, соединенной с вещами, — от бумаги к умам — через обширное и неровное пространство Земли, над ним и под ним 219.

Бенедикт признает, что его взгляды на киберпространство остаются несбыточными мечтами. С другой стороны, он столь же обоснованно утверждает, что сила и постоянство этих древних «ментальных географий» и мифов о спасении гарантируют, что, несмотря на все силиконовое шарлатанство и коррозию, которыми сопровождается цифровая коммуникация, киберпространство сохранит некоторую степень «мифологики».

В следующей главе мы более подробно рассмотрим религиозные и апокалиптические мифы, которые формируют наше очарование коммуникацией и ее технологиями. Однако важно отметить, что эйфория века информации возникает также из чувства прорыва, которое новые мощные медиа привносят в общество. Как я утверждал на протяжении всей этой книги, различные формы коммуникации — пророчество, письмо, печать, телевидение, электронная почта — формируют социальное и индивидуальное пространство вдоль особых линий, создавая уникальные сети восприятия, опыта и межличностных возможностей, которые способствуют формированию социальной структуры реальности. Отсюда следует, что когда техническая структура коммуникации, присущая данной культуре, быстро и значительно изменяется, то как социальная, так и индивидуальная «реальности» неминуемо приходят в движение. Если позаимствовать образ каббалы, мощные новые медиа «разбивают сосуды», открывая новые и не нанесенные на карту регионы реального. Социальное воображение бросается в этот разлом, выпуская на свободу поток теорий, одновременно культурных, метафизических, технических и финансовых. Эти теории неизбежно приобретают утопический и лихорадочный оттенок. Как пишет Дэвид Поруш: «По мере того как технология воздействует на человеческую природу, изменяя ее, а человеческая природа приспосабливается к новой техносфере, возникают новые версии утопии, которые, в свою очередь, способствуют развитию новых технологий, которые, в свою очередь, меняют контекст, в котором определяется человеческая природа и т. д.» 220. Сколько бы мы ни стремились воплотить рационализм наших машин, мы не можем избежать этого витка обратной связи между techne и мечтой.

Неудержимо расширяя эти циклы обратной связи, Интернет, несомненно, разбил сосуды. Взращенна'я когда-то Всемирной паутиной Сеть стала самым завораживающим медиумом нашего времени, и теперь, кажется, ей суждено доставить немало хлопот печатному прессу Гутенберга в качестве главного технокультурного мутагена. Те, кому повезло общаться онлайн, могут, как ни в одну другую эпоху в истории, резонировать с родственными умами но всей планете, разрабатывать богатые жилы неожиданной информации и образов и реагировать на изматывающий хаос жизни конструктивной коммуникацией и изобилием точек зрения. Как сформулировал это Майк Гудвин из EFF, Интернет — «первый медиум, комбинирующий всю мощь охвата широкой аудитории, которую вы видите в радио, телевидении и газетах, с интимностью и разнонаправленным потоком информации, которые вы видите в телефонных разговорах. Он одновременно интимен и могуществен» 221.

Это соединение мощи и интимности объясняет многое в утопическом энтузиазме, которым Интернет был встречен в первой половине 1990-х годов. Не имея необходимости жертвовать уровнем интимности, который ценен для нас как для индивидов, Интернет дал нам возможность соединиться с гораздо более обширным миром, занять, по крайней мере потенциально, место ненасильственной коммуникативной силы. Как популярность личной домашней странички, так и риторика виртуального сообщества выражали желание преодолеть отчуждение современной жизни посредством подключения некоторой части «я» в сетевую технологию. Символически, если не фактически, Интернет обеспечил, таким образом, фрагментарный и гибкий компромисс для постмодернистского «я», дающий ему возможность снова встать на ноги. Миллионы людей были привлечены возможностью свободного (и бесплатного) обмена в Сети идеями, знаниями, опытом и творческим трудом. Даже если пользователи были вынуждены очищать зерно от множества плевел, эта экономика дара существовала за пределами рынка. Виртуальная торговля знанием, навыками и опытом не только добавила новизны и случайности в онлайновую жизнь; она также породила своего рода публичное пространство, заблокировавшее на время мощные пути ком-модификации и маркетинга, залезших почти в каждый карман современной жизни повсюду, где была хоть малая возможность наживы. Даже первые интернет-предприниматели — провайдеры, производители аппаратного оборудования, издатели, консультанты — делали деньги вокруг Интернета или за его пределами, а не на нем самом.

Датский медиаактивист Герт Ловинк называет первые годы массовой популярности Сети Эпохой Мечты — «кратким периодом коллективных мечтаний, страстных дебатов, собраний и возможности быстрых денег». К сожалению, такие периоды непродолжительны, они уступают напору более прозаических исторических сил и особенно мощному подводному течению денег и власти. Эту печальную историю в разных вариантах повторили все коммуникационные утопии — от телеграфа и радио до телевидения. Творческие возможности и новые социальные формы отсеиваются и становятся обыденностью; технологии больше комплектуются для потребителей, чем взламываются; коммерческие интересы и государство колонизируют новое коммуникационное пространство как «естественное» расширение их владений.

Воспроизведет ли Интернет эту предположительно упрощенную схему или же нет — увидим. После появления печатной книги возникло немного технологий, которые обладали лучшим потенциалом для создания подлинно творческой и демократической среды для дискуссии, расширения знания, альтернативных воззрений, новых промежуточных звеньев общества и новых точек соприкосновения с оффлайновым миром. Я опасаюсь, что если Сетью завладеют микробестии власти XXI века, то попыткам граждан мира создать жизнеспособную и гуманную технологическую культуру и сохранить доступ к системе управления космического корабля под названием «Земля» будет нанесен значительный ущерб. Многие заявляют, что мы должны теперь максимально эффективно интегрировать Сеть в мировую экономику, сделать ее максимально безопасной для использования кредитных карт, проложить путь для мегателевидения и приватизировать как сети, так и наши онлайновые сделки и наши индивидуальности. Возможно, такое направление развития неизбежно и даже необходимо, но мне кажется, что мы должны продолжать мечтать, и делать это настолько публично, насколько возможно. Мы не можем претендовать на то, чтобы воскресить ловинковскую Эпоху Мечты, период наивной новорожденной радости, который уже позади. Но вероятно, мы можем сделать из киберпространства урбанистический ремикс изначальной Эпохи Мечты: виртуальную экологию разума, электронную агору, коллективную метакарту, скорее дополняющую, нежели заменяющую реальность.