Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

Даже самые косные инженеры сегодня со страхом ожидают 2000 года — и не без оснований. Бесчисленные компьютерные системы по всему миру, в особенности «устаревшие системы», составляющие основной слой многих коммерческих, банковских и правительственных учреждений, сохраняют номер года как двузначное число и поэтому ошибочно прочитают 2000 как 1900, что вызовет непредсказуемые и потенциально катастрофические ошибки. «Проблема 2000» уже провоцирует тревогу, страх и параноидальные слухи, истории, которые напоминают нам, насколько тесно мы привязаны ко времени или, скорее, к произвольным рамкам, которые мы используем, чтобы упорядочить и контролировать его угрожающий поток. Тот факт, что исторический одометр Запада был заведен христианскими бюрократами, у которых тоже было по десять пальцев, не означает, что эти часы не тикают.

Вот мое скромное предсказание: последние времена будут все так же манить нас еще долгое время после 2000 года. Мы должны предпринять что-то еще, а не просто посмеяться над иррациональностью апокалиптической мысли, которая не более рациональна и не менее интересна или интригующа, чем азартная игра или хорошая поэзия. Действительно актуальный вопрос — как нам справиться с апокалиптическими настроениями и фантазиями, которые уже заставляют мир трещать по швам. С моей точки зрения, мы не должны ни игнорировать эти зловещие знаки и чудеса, ни интерпретировать их как буквальные предвестники какой-то судьбы. Как показала активность японской «Аум Синрикё», ожидание апокалипсиса может быть безумно опасным, но оно может также служить романтическим текстом времени. Еще больший потенциал заключен в его способности разрушать иллюзорное чувство, будто мир сегодня развивается как попало, как и всегда. Это не тот случай. Мы живем на краю эпохи нарастающего шума и неистовства, заново изобретенных кошмаров и невидимых архитектур проясняющего кода, который как раз мог бы способствовать спасению этой эпохи. Ощущение конца прорывается сквозь ложное благодушие повседневности и позволяет нам бросить хотя бы беглый взгляд на глобальную турбулентность под неумолимым знаком абсолюта.

В XII веке Иоахим Флорский, вернувшись из поездки в Святую землю, принял решение облачиться в рясу монаха-цистерцианца. Иоахим вскоре устал от административных обязанностей и ушел из ордена, удалившись в горы, чтобы вести уединенную созерцательную жизнь. К концу жизни Иоахима его популярные и визионерские экзегетические произведения, наряду со случавшимися время от времени откровениями, которые он получал свыше, завоевали ему славу пророка своей эпохи. Однако, хотя некоторые из римских пап восхваляли его произведения, а Данте поместил его в рай, другие теологические авторитеты были напуганы революционным значением его работ и объявили его воинствующим еретиком. Что касается католиков, они еще не вынесли свой окончательный вердикт.

У Иоахима было сомнительное теологическое увлечение — он был одержим Книгой Откровения, величественным «Апокалипсисом», который завершает христианскую Библию. Сама эта книга была написана в конце I века н. э., когда первое поколение христиан с нетерпением ожидало близкого и буквального возвращения своего Мессии. Молодой культ переживал волну преследований со стороны Рима, и, когда христианский пророк Иоанн в конце концов был заключен на острове Патмос, он почувствовал необходимость записать «Апокалипсис», картину последних дней. Наряду с изображением ужасающих волн чумы, битв и других бедствий, в центре созданного Иоанном текста находится славный Царь, который сразится с Антихристом, уничтожит развратные империи мира и воцарится в искупленном, но земном Царстве, известном как Новый Иерусалим. Спустя несколько веков, когда христианская Библия была наконец запечатлена в камне канона, Книга Откровения попала в нее только чудом. Она уже была чем-то вроде бельма на глазу для Рима, который вынужден был согласовывать воинственное представление книги о будущем царстве Мессии с существованием самой Церкви как установленной институциональной силы в явно еще не спасенном мире. Чтобы разрешить это противоречие, святой Августин заявил, что Апокалипсис Иоанна — чисто символическая аллегория и что тысячелетнее Царство Божие уже существует на земле в теле Церкви.

Как читатель, вдохновленный свыше, Иоахим был заинтересован не в том, чтобы вымучивать из Откровения подобные бледные аллегории, но в том, чтобы выманить дух пророчества из-под твердой скорлупы буквы. Мистически созерцая скрытые аллегорические соответствия между Ветхим и Новым Заветом, Иоахим наконец нашел, как он полагал, ключи к истории. Наложив христианскую Троицу на линейную ось времени, Иоахим провозгласил, что история суть последовательная реализация Отца, Сына и Святого Духа. Древнейшая эпоха Отца характеризовалась властью закона и страхом Божиим, в то время как вторая эпоха, начало которой положил Иисус, обозначенная переходом от Ветхого к Новому Завету, была эпохой Сына, эпохой веры и сыновней преданности Евангелию и Церкви. Но Иоахим слышал, как в дверь стучится третья эра: новая эпоха Святого Духа. С ее наступлением здание всемирной Церкви, с ее институциональными таинствами и библейским законом, уступит дорогу свободному прорыву любви, радости и мудрости, который будет продолжаться до Страшного суда. Тысячелетняя утопия Иоахима должна была узреть «духовное знание», непосредственно открытое сердцам людей, своего рода универсально распространенный харизматический гнозис, который стал бы исполнением молитвы Моисея: «О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!» (Числа 11: 29).

Пророчества Иоахима были глубоко революционны по своей сути. Они предполагали, что мир и люди в нем обречены на радикальное усовершенствование; что более опасно, они вдохновляли желание ускорить наступление третьей эпохи посредством социальных перемен и индивидуального духовного роста. Третья эра Иоахима и Святой Дух стали религиозным знаменем для многочисленных перфекционистов, визионеров, чудаков и революционных монахов, включая францисканцев и бег-гардов, для парадоксального культа Святого Духа, а позже — для более анархистских протестантских бунтов. Но теоретические волны, вызванные трудами Иоахима, хлынули за пределы теологии. Представляя историю как процесс самопреодоления, Иоахим подготавливал путь для вполне современных идей прогресса, революции и социального развития. Как пишет Норман Кон в своей классической книге «В поисках миллениума», «продолжительное косвенное влияние размышлений Иоахима можно проследить до сегодняшнего дня, что наиболее очевидно в определенных „философиях истории", которые церковь подчеркнуто не одобряет» 214. Иоахим способствовал взращиванию эволюционных представлений об истории, отточенных Гегелем и позитивистом Огюстом Контом, который рассматривал историю как восхождение от теологического к метафизическому и научному. Даже Маркс и Энгельс, атеисты и исторические материалисты, резко отзывавшиеся о досоциалистических утопиях как о «популярных изданиях Нового Иерусалима», не смогли избежать милленаристского призрака учения Иоахима о трех эпохах. Они считали, что социальная история человечества началась с аграрного, или примитивного, коммунизма, прошла через ужасные машины капитализма и, наконец, обретет покой в торжестве коммунизма, бесклассового рая на Земле, в котором государство исчезает, отчуждение изгоняется, а пролетариат становится свободным. К тому времени, когда произошли революции в России и в Китае, марксизм вырос в совершенно мессианское движение — даже если идеологически он оставался крайне враждебным к трансцендентным устремлениям религии.