Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Позже, в 1717 году, кричать «быть Петербургу пус­ту!» затеял дьячок Троицкой церкви — когда спускался дьячок с колокольни, привиделась ему кикимора. На­пился дьячок и кричал. Его, естественно, потащили в Пребраженский приказ, как страшного государствен­ного преступника. Но миф-то никуда не потащишь и не сошлешь, и этот миф тоже очень пришелся по душе жителям Санкт-Петербурга. Многие ли сегодня хотя бы слыхали про орла, севшего чуть ли не на голову Петру? А как насчет «быть Петербургу пусту»? Уж о «быть пусту» — все слыхали!

Мифология неотделима от Санкт-Петербурга. Само название города, его герб, даже его местоположе­ние осмысливаются не в реальных категориях, а в кате­гориях мифа.

История строительства города, его отдельных час­тей, даже география его территории осмысливаются так, чтобы они подтверждали «нужные» мифы: о гени­альном, Великом царе, основавшем в пустом месте, на финском болоте город и тем самым «прорубившем окно в Европу». Самые разные стороны истории города ос­мысливаются так, чтобы связать части города, этапы его истории с Петром и с его сподвижниками, и «рабо­тать» на этот комплекс мифов.

Проблема в том, что нет ничего более безответст­венного и более «текучего», легче изменяющего содер­жание и направленность, чем миф. Мифы, нужные са­мому Петру как подтверждение верности его курса, ро­жденные в среде тех, кто продолжал его «курс» (или, чаще всего, «продолжал»), легко могут быть заменены или, что особенно легко, дополнены другими мифами.

Петербург изначально, с момента основания, связан с мифами и неотделим от мифов разного рода и направ­ленности. Во многом само его основание есть следст­вие мифотворчества.

Стоит ли удивляться, что население города продол­жило эту традицию?

Основные мифы про Петербург, восемь основных мифов появились потому, что строить Петербург и жить в Петербурге не хотел никто. Поэтому мифы оказались нужны всему народу.

Гораздо более интересно, что весь набор мифов не исчез, не канул в лету вместе с эпохой Петра. В конце XVIII века на месте скопления халуп и мазанок вместо города-подобия Москвы возник совершенно новый и действительно необыкновенный город. И вот ведь чудо! Мифы изначального Петербурга оказались очень «в жи­лу» этому новому городу. Мифы не только не прекрати­ли своего существования, но расцветились множеством новых подробностей, попали в литературу и в искусст­во, в существе этих мифов совершенно перестали со­мневаться. Мифы стали в глазах общества непререкае­мой истиной.

Почему?!

Ответ очевиден — да потому, что в этих мифах была потребность — и у властей Российской империи, и у ее образованного слоя (в первую очередь, у петербурж­цев). Зачем петербуржцам нужно жить в городе, на­званном именем Петра I, что привлекательного для них жить в городе, который построен на костях, пронизан стонами своих созидателей и которому неизбежно быть «пусту»? Что за удовольствие жить в городе, где даже и детские железы не иначе как припухли, и в котором жить неудобно и неприятно?

Чтобы понять это, необходимо посмотреть, какова была идеология и правительства Российской империи, и населения Петербурга. И какие основания были у лю­дей считать свой город местом экстремальным, погра­ничным, не очень пригодным для жизни.

Есть города, которые растут сами по себе, есте­ственным образом. В планировке таких городов тоже заложены свои идеи — хотя бы идеи, важные для их строителей. Рим возник как поселение беглецов из об­щин и племен Лациума. Никто не планировал сделать его городом-центром даже Лациума, а уж тем паче — всей Италии. Власть над всем Средиземноморьем, всей Европой от Гибралтара до Рейна и в предутреннем кошмаре не могла привидеться разбойничьей шайке Ромула, засевшей в зарослях Капитолийского холма, на большой дороге из Региума в Альба-Лонгу. Так что место для города Рима выбирали вовсе не как место для столицы империи. Такая идея вовсе не зашифрована в месте расположения этого города.

Но и в Риме, стоило ему окрепнуть, поставили столб с названием «Милий». Все дороги римского государства начинались у Милия; через каждую милю каждой доро­ги ставился столб, и на столбе — цифра, обозначавшая расстояние до Милия. Как бы ни росла Римская импе­рия, у нее был единый зримый центр. Такой зримый, такой материальный, что на этот центр можно было по­ложить руку при желании.

Конечно же, это не единственная идея, воплощен­ная в камне при строительстве Рима. Говорить об этих идеях можно долго, разговор получится не лишенным пользы и интереса, но книга эта не о Риме, она о Пе­тербурге. Рим для нас — только пример города, кото­рый рос естественно, постепенно, вырастая от городка крохотного полународца-полуразбойничьей шайки до столицы величайшей империи Мира.

Конечно же, свои идеи заложены и в планировке, в архитектуре каждого русского города. Хотя бы и Моск­вы с ее «собирающей» Россию своей концентрически-радиальной планировкой. С трактами, переходящими в улицы; с улицами, каждая из которых кончается хра­мом, а ведет к средоточию власти...

И все же в таких, постепенно растущих городах за­ложенные идеи проявляются словно бы сами собой, без специально сделанных усилий. То ли дело города, изначально построенные как воплощения идей.

Константинополь строился как центр христианской империи, не отягощенной памятью о язычестве. В этом качестве град Константинов вознес к небу крест Свя­той Софии; как центр бюрократической империи, с обожествляемым монархом во главе вырос вокруг не­правдоподобно большого, сказочно красивого и пом­пезного Палатия. Палатий и Софию соединяла самая широкая улица города.

Вашингтон изначально строился на границе Севера и Юга, как столица двух разных частей единой страны. Само место, где построили Вашингтон, — уже идея. Столица демократических Соединенных Штатов, своего рода продолжатель античной демократии, задумывалась как воплощение античности. Не очень грамотные американцы порой довольно дико понимали эту антич­ность, но неукоснительно воплощали свои представле­ния в планировке и архитектурном ансамбле города.