Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Санкт-Петербург — еще в большей степени город-идея, чем Константинополь и Вашингтон. Он создан, изначально воплощая как минимум три важнейшие для России идеи.

Самая очевидная из них — идея Империи. Петр I строил новую столицу, чтобы воплотить свои представ­ления об империи. Москва не годилась, «устарела», с ней «необходимо» было порвать.

И Дворец Меншикова на Васильевском острове, и все сооружения Петродворца и Ораниенбаума возво­дились именно под эту идею — идею Империи. Их глав­ная цель — воплощать величие и мощь, богатство и просвещенность этой империи.

В 1760-е годы началось строительство другого го­рода... Но и этот новый Петербург изначально возво­дился как столица огромной империи. Громадность го­рода — это ведь тоже символ и это тоже идея.

И маленькая страна могла бы восемьдесят лет стро­ить себе столицу по единому плану. Но не такую столи­цу, как Петербург... Сама громадность замысла явно принадлежит стране огромной и богатой, способной не жалеть ресурсов. Вот с 1991 года многие смогли уви­деть знаменитые европейские города и дворцы. Реакция разная, но все удивляются: какое все это маленькое, бедное... Санкт-Петербург приучил представлять и Вест­минстерский дворец, и Лувр, и Сан-Суси по масштабам Петербурга. Тем паче у оторванной от мира советской «интеллигенции» жила вера в свою провинциальность, в европейское первородство. Европа разочаровала. Раз­ве что Большой дворец в Версале как-то сравним с Пе­тербургом по размерам и великолепию. Но и он не больше Екатерининского дворца в Царском Селе.

На идею Империи «работает» весь стройный, вели­чавый ансамбль, чья изначально замысленная цель — создавать ощущение величия, покоя, элегической гру­сти. Так, чтобы все видели — это средоточие просве­щенной, цивилизованной власти. И тут же — памятни­ков, зримо воплощающих саму власть, ее достижения и победы. Начал Петр. Но продолжали в том же духе: Мед­ным всадником, Казанским собором, Александрийским столпом, Биржей...

Авот еще одна, до сих пор обожаемая в России идея: идея русского европеизма. Или европейства? Не знаю, как правильней сказать, но Петербург изначально предназначен был служить символом этой идеи.

Весь петербургский период нашей истории счита­лось, что русские — народ исконно европейского кор­ня. Киевская Русь была подобием западных стран, стран Европы. Все, что показывало обратное, не согла­совывалось с официально признанной идеей, не при­знавалось, вымарывалось из учебников и даже моно­графий и дружно признавалось не важным (в точности, как и в советское время). По этой идее гадкие татары угоняют Русь из Европы — в Азию. Соответственно, все, что было явно дурного, дикого и жестокого в Москов­ской Руси, как бы шло от татар.

Вспомним хотя бы ставшее классикой, из А.С. Пуш­кина: «России определено было высокое предназначе­ние... ее необозримые равнины поглотили силу монго­лов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабо­щенную Россию и возвратились на степи своего Восто­ка. Образующееся просвещение было спасено растер­занной и издыхающей Россией» [36] Пушкин А.С. О ничтожестве литературы русской // Полное собр. соч. в 16 т. Т.П. М., 1949. С. 268. .

В реальности «допетровская Русь» во времена «мос­ковской азиатчины», изображавшаяся царством мрака, вовсе не была такой уж дикой и отсталой. Такой рисо­вали ее специально для того, чтобы рельефнее показать подвиг Петра, вытаскивающего Россию из царства бес­предельного кошмара.

Не буду развивать тему — отмечу только, что все достижения, которые традиция приписывает Петру I, — буквально все, от введения светского театра и до кар­тофеля, от зеркал и женских платьев европейского об­разца до строительства кораблей и воинских званий полковника и «маеора» — все это было уже в «допет­ровской» Руси. Заинтересованных отсылаю к своей дру­гой книге [37] Буровский A.M. Несостоявшаяся империя. М.: Олма-Пресс, 2000. .

Но и в петербургский, и в советский периоды нашей истории мало кто ставил под сомнение — до Петра в России царили сплошной мрак и полнейшая «Азия-с». Не было ни флота, ни светского искусства, ни даже тако­го достижения цивилизации, как курения табака. А вы­вел нас из мрака Петр.

Сам Петр и его окружение считали, что сближают Россию с Европой. Тем более что идея не вызывала ни­какого сомнения у его преемников в конце XVIII, в XIX веке. Считалось, что начиная с Петра I Россия возвраща­ется в семью европейских народов. Теперь мы — Евро­па, а Азию постепенно из себя выжмем (хотя и непонят­но как, и не всегда понятно, что именно имеется в виду).

В действительности и эту часть идеи легко поста­вить под сомнение. Не будем даже о том, что 98% насе­ления России не имели никакого отношения ни к какой европеизации — ни в каком смысле. Но ведь и 2% чи­новников и дворян Петр заставляет надеть другие кос­тюмы — и только. Нравы не изменились, никакие чело­веческие права у дворян не появились, а наоборот — Петр закрепостил их обязательной службой круче, чем другие сословия.

По крайней мере, весь XVIII век людям, одетым в не­мецкие мундиры, разносят кушанья по чинам, а мамы в «робах» и папы в сюртуках и с трубками в зубах сгова­ривают детей, как делали это и век, и два века назад, только одетые в старомосковские одежды. Эти люди вовсе не свободные граждане, они холопы у государст­ва и члены семейных кланов. Что меняют одежда, бри­тье бороды или европейские шпаги, сменившие дедов­ские сабли? А ничего.

Модернизация общественных отношений у дворянст­ва сколько-нибудь всерьез сказывается только ко време­ни Екатерины II, не раньше. До этого перед нами, че­го бы там ни хотел Петр, выступают костюмированные московиты. Причем московиты, чье поведение несрав­ненно дальше от поведения европейцев, чем при Васи­лии Голицыне. Увидеть это очень легко: вполне доста­точно прочитать пьесы Фонвизина или сочинения Сума­рокова — но русское образованное общество «в упор не видит» того, что нарушает их представления о жизни.

До Петра для них были мрак и дикость. После — сплошное сияние цивилизации!

Легко смеяться над наивностью популярных, да еще и политизированных изложений истории. Но теория эта оказалась крайне удачной, идеологически окормляя процесс русской модернизации. Трудно было бы ломать себя, усваивая что-то совершенно новое и полностью чуждое. Хорошо, легко было «вспоминать» себя в роли европейцев. Так и в эпоху Возрождения было хорошо, легко «вспоминать» античное прошлое Европы, как бы возвращаться в Рим и Грецию... Великие перевороты нуждаются не в идее изменения, а в идее возращения.