Юрий Виленский - Доктор Булгаков

… Долго, долго ехали мы, пока не сверкнул маленький, но такой радостный, вечно родной фонарь у ворот больницы. Он мигал, таял, вспыхивал и опять пропадал и манил к себе. И при взгляде на него несколько полегчало в одинокой душе, и когда фонарь уже прочно утвердился перед моими глазами, когда он рос и приближался, когда стены больницы превратились из черных в беловатые, я, въезжая в ворота, уже говорил самому себе так:

«Вздор — ручка. Никакого значения не имеет. Ты сломал ее уже мертвому младенцу. Не о ручке нужно думать, а о том, что мать жива»» {33} 33 13, т. 1, с. 613—614 .

Нет, это не рефлексия, а чистый голос самой совести, одни из лучших страниц в мировой литературе о медицине, о сомнениях, переживаниях, свойственных врачебной профессии. И одновременно бытие доктора Булгакова. В удостоверении, выданном ему Сычевской земской управой (фотокопия прислана из Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина), подчеркивается, что М. А. Булгаков «зарекомендовал себя энергичным неутомимым работником на земском поприще. Оперативная его деятельность выразилась в следующем: было произведено операций: ампутации бедра 1, отнятие пальцев на ногах 3, выскабливание матки 18, обрезание крайней плоти 4, акушерские щипцы 4, поворот на ножку 3, ручное удаление последа 1, удаление атеромы и липомы — 2 и трахеотомия — 1. Кроме того, производилось зашивание ран, вскрытие абсцессов и нагноившихся атером, проколы живота (2), вправление вывихов, один раз производилось под хлороформенным наркозом удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения».

Перечисление хирургических операций, произведенных М.А. Булгаковым в Никольском, начинается с ампутации бедра. Рассказ «Полотенце с петухом», открывающий смоленский цикл медицинских записок писателя (существует, правда, мнение, что первым было написано «Стальное горло»), посвящен именно такому случаю. По воспоминаниям Татьяны Николаевны Лаппа, это полотенце существовало в реальности, и невероятный по сложности эпизод, когда, по сути, требуется многочасовая работа целой хирургической бригады, а быть может, и двух бригад, Булгаков пережил и вышел победителем. Речь идет о спасении девушки, ноги которой попали в мялку.

«… Ситцевая юбка была изорвана, и кровь на ней разного цвета — пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет «молнии» показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, нос заострен.

На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо.

В операционной секунд десять было полное молчание, но за закрытыми дверями слышно было, как глухо выкрикивал кто-то и бухал, все бухал головой.

… Я глянул, и то, что увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленного колена, лежала кровавая рвань, красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, что обе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня ее безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок.

… Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, без советов, без помощи я сообразил — уверенность, что сообразил, была железной, — что сейчас мне придется в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию. И человек этот умрет под ножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нее же нет крови! За десять верст вытекло все через раздробленные ноги, и неизвестно даже, чувствует ли она что-нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит. Ах, почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец?

— Готовьте ампутацию, — сказал я фельдшеру чужим голосом.

… За меня работал только мой здравый смысл… Я кругообразно и ловко, как опытный мясник, острейшим ножом полоснул бедро, и кожа разошлась, не дав ни одной росинки крови… В операционной стало похоже на клинику. Торзионные пинцеты висели гроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и я стал мелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость. «Почему не умирает?.. Это удивительно… ох, как живуч человек!»

И кость отпала… Все это отбросили в сторону, и на столе оказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторону культей. «Еще, еще немножко… не умирай, — вдохновенно думал я, — потерпи до палаты, дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни».

Потом вязали лигатурами, потом, щелкая колленом, я стал редкими швами зашивать кожу… но остановился, осененный сообразил… оставил сток… вложил марлевый тампон… (Вот когда сказался опыт Булгакова в военно-полевой хирургии, где особенно хорошо знают об опасности первичного шва, и, быть может, госпитальные уроки профессора П. М. Волковича. — Ю. В.). Пот застилал мне глаза, и мне казалось, будто я в бане…

Отдулся. Тяжело посмотрел на культю, на восковое лицо. Спросил:

— Жива?

— Жива… — как беззвучно эхо, отозвались сразу и фельдшер и Анна Николаевна.

— Еще минуточку проживет, — одними губами, без звука в ухо сказал мне фельдшер. Потом запнулся и деликатно посоветовал: — Вторую ногу, может, и не трогать, доктор…

— Гипс давайте, — сипло отозвался я, толкаемый неизвестной силой.

Весь пол был заляпан белыми пятнами, все мы были в поту. Полутруп лежал недвижно. Правая нога была забинтована гипсом, и зияло на голени вдохновенно оставленное мною окно на месте перелома.

— Живет… — удивленно хрипнул фельдшер…

В дверь постучали. Это было через два с половиной месяца. В окне сиял один из первых зимних дней…

Затем шелест… На двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.

Она поглядела на меня, и щеки ее замело розовой краской.

— В Москве… в Москве… — И я стал писать адрес. — Там устроят протез, искусственную ногу.

— Руку поцелуй, — вдруг неожиданно сказал отец.

Я до того растерялся, что вместо губ поцеловал ее в нос.

Тогда она, обвисая на костылях, развернула сверток, и выпало длинное снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом. Так вот что она прятала под подушку на осмотрах. То-то, я помню, нитки лежали на столике.

— Не возьму, — сурово сказал я и даже головой замотал. Но у нее стало такое лицо, такие глаза, что я взял…

И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьеве, потом странствовало со мной. Наконец обветшало, стерлось, продырявилось и исчезло, как стираются и исчезают воспоминания» {34} 34 13, т. 1, с. 553–557 .

А вот эта же история, рассказанная Т. Н. Лаппа (в записи А. П. Копчаковского): «Не могу и сейчас забыть того случая, когда молодая девушка, чудом оставшаяся жить благодаря стараниям Михаила, подарила вышитое ею льняное полотенце с большим красным петухом. Долго это полотенце было у нас, перевозили мы его и в Киев, и в Москву». Эти воспоминания представляются весьма важными: ведь и в них как бы виден доктор Булгаков.