Екатерина Глаголева - Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана

Сложнее всего было с измерением времени: надежный морской хронометр появился только в конце XVIII века, до этого приходилось пользоваться солнечными и песочными часами, так как механические давали большую погрешность.

Песочные часы получили широкое распространение в Европе лишь в конце Средневековья. Внутрь стеклянной колбы насыпали тонкий песок — порошок черного мрамора, просеянный, прокипяченный в вине и высушенный на солнце. Традиционные песочные часы были рассчитаны на интервал в полчаса (именно такие использовались на кораблях) или час, реже — до трех часов. Когда песок полностью пересыпался из верхней колбы в нижнюю, вахтенный переворачивал часы и ударял в колокол — это называлось «бить склянки». Песочные часы никогда не достигали точности солнечных. Более того, при длительном использовании их точность снижалась, поскольку зерна песка постепенно дробились на более мелкие, а отверстие, соединявшее колбы, расширялось от трения и скорость прохождения песка через него увеличивалась.

Скорость судна раньше определяли на глаз — правда, она была небольшой. В 15 51 году один парусник покрыл расстояние в 200 миль между Неаполем и Сицилией за 37 часов. «Столь быстрый ход, который обыкновенному человеку кажется невероятным», автор донесения об этом «рекорде» объяснял влиянием приливов и буйных ветров.

Одним из первых устройств для определения скорости был так называемый «голландский лаг»: с борта корабля бросали в воду какой-нибудь плавающий деревянный предмет (лаг) и замечали промежуток времени, за который этот предмет проходил определенное расстояние между двумя наблюдателями, стоявшими на палубе. С середины XVI века к деревянному лагу стали привязывать линь (трос) и измерять длину лаглиня, сбегавшего с вьюшки за определенный промежуток времени — допустим, пока читают «Отче наш». Для удобства на лине завязывали узлы через каждые 50,7 фута. Разбивку лаглиня начинали не сразу от лага, а отступив от него на полторы-две длины судна (это место помечали флагдуком — куском красной материи), чтобы обеспечить лагу необходимую неподвижность. Его делали из дубовой доски толщиной 15 миллиметров, а к нижней кромке крепили свинцовую пластинку для придания вертикального положения. Время отмеряли песочными часами. Скорость измерялась количеством узлов на куске линя, вытравленном за 30 секунд; обычно скорость корабля не превышала четырех-пяти узлов.

В начале XVII века четыре голландских изобретателя независимо друг от друга создали подзорную трубу, которую затем усовершенствовал Галилео Галилей. Поначалу этот прибор был очень недолговечным, поскольку его корпус делали из бумаги. Но затем для его изготовления стали использовать черное дерево и латунь. Первые подзорные трубы были очень громоздкими и неудобными в использовании, поскольку многократного увеличения можно было добиться лишь за счет большой длины инструмента. Только в XVIII веке у капитанов появились складные подзорные трубы.

Корсарский поход длился в среднем четыре месяца. Сутки делились на вахты продолжительностью четыре часа, в ночное время рулевого и марсового сменяли каждый час. На небольших судах, на которых ходили в море, например, баски, матросы жили на палубе, спали не раздеваясь. На палубе размером 40x12 метров могли находиться 250 человек, то есть на каждого приходилось по два квадратных метра «общей площади», из которой надо вычесть место для пушек, воротов и прочей оснастки. Впрочем, в спокойную Погоду приятнее было расположиться на палубе, чем в душном кубрике или на вонючем твиндеке (межпалубном пространстве), кишмя кишевшем насекомыми. Палубу к тому же мыли смесью уксуса с морской водой, а в хорошие дни после удачной «охоты» заменяли первый ингредиент ромом или коньяком — этот запах не шел ни в какое сравнение с «благоуханием» серы и дегтя.

Работать начинали с рассветом: наскоро закусив, матрос шел вычерпывать воду, набравшуюся в трюме за ночь. Обычно в трюмах устанавливали насосы, которые в шторм работали постоянно. На больших кораблях откачивать воду отправляли за мелкие нарушения. Моряков, обслуживавших трюмный насос посреди невыносимого зловония и полчищ крыс, пауков и скорпионов, самих называли трюмными крысами. Остальным предстояло драить палубы, латать и поднимать паруса, лазать по мачтам, укрепляя такелаж, чинить канаты. Механика управления парусными кораблями строилась на тросах и блоках. Ладони матросов были стерты канатами, но своими загрубевшими пальцами они должны были быстро и правильно вязать десятки всевозможных узлов: сращивать концы с помощью сплесней, заделывать огоны, кнопы, мусинги, накладывать бензели, брать рифы (свертывать парус при сильном ветре), причем делать это приходилось зачастую во время шторма, в непроглядную темень, на многометровой высоте над палубой.

Каждые полчаса юнга переворачивал песочные часы и бил в судовой колокол (каждый удар соответствовал получасу, прошедшему с начала вахты), после чего читал «Отче наш» или «Богородицу». Рабочий день моряка продолжался не менее шестнадцати часов.

Флибустьеры были не очень покладистыми и добросовестными матросами и неохотно подчинялись квартирмейстеру и боцману в том, что касалось работ на судне. Уильям Дампир, описывая трехмесячное бесплодное плавание вблизи Панамского перешейка, отмечал: «Хотя погода была плохой, что требовало многих рук наверху, большая часть из них слезала с гамаков только для того, чтобы поесть или справить нужду». Каждый делал что хотел; кто-то пел и плясал, в то время как другие тщетно пытались уснуть, но возмущаться было не принято.

Наведя порядок в трюме, моряк делал то же в своем личном хозяйстве. Во флотах разных стран в этом отношении были разные традиции; например, матросам военного королевского флота Британии позволяли хранить свои вещи только в парусиновых мешках длиной в три фута, с круглым днищем диаметром один фут, а матросы торгового флота могли держать в кубрике деревянные рундуки размерами 2,5х1,5х1,5 фута. Французы использовали сундучки. Эти привычки моряки сохраняли, становясь флибустьерами; правда, попадая на борт пиратского судна, они зачастую не имели вообще ничего.

В матросском сундуке баскского корсара хранилась одежда: шерстяная нательная рубашка с короткими рукавами, сорочка, штаны, накидка с капюшоном, возможно, короткий плащ и шапка. Каждый рядился во что придется, но с XVII века у моряков из числа французских басков появилась своя форма, соответствующая общепринятой во французском флоте: короткие штаны, светлые чулки, красный жилет и поверх него синяя куртка. Обувались только в холодных высоких широтах, для работы, а в остальное время ходили босиком. На голове носили широкополые шляпы с отогнутым с одной стороны краем — они защищали и от дождя, и от палящего солнца — или шерстяные шапки, которые ветер не сдувал с головы. Капитан и офицеры одевались более элегантно, в целом следуя моде своего времени: Фрэнсис Дрейк изображен на портретах в гофрированных жабо, Жан Барт — в парике и галстуке. Когда Клод де Форбен, сойдя на берег в норвежском Бергене, предстал перед его жителями в синем, расшитом золотом камзоле, те приняли его за внебрачного сына французского короля, поскольку не привыкли к тому, чтобы морские офицеры тратили такие деньжищи на одежду. Во второй половине XVIII века у французских корсаров появилась собственная форма — синий мундир с эполетами, украшенными бахромой; цвет формы отличал их от офицеров благородного происхождения, носивших красные мундиры.»