Георгий Гачев - Русский Эрос Роман Мысли с Жизнью

«Невмочь» — постоянное состояние, и до, и в ходе работы, но это не значит, что здесь так уж перерабатывают и эксплуатированы Нет! «работать невмочь» — это не от усталости сиюминутной, а от той вечной усталости, о которой Тютчев писал «Здесь, погрузившись в сон железный, / Усталая природа спит» Усталая, хоть мало работала и мало рожала, — вон как мало людишек себе нарожала, а уже усталая Значит, эта усталость, и невмоготу, и эта невмочь, и уж-замуж-невтерпеж (недаром все слова — канун обозначающие Ну! — и этим с русским Эросом связанные) — не случайные, локальные, но провиденциальные, это метафизическая «невмочь» — как полуимпотентность (Но опять же — это не унизительно, а свято так изыскуется — этот жребий — русским Двубого) Итак, в том, что Чужеземец облизывается на Россию и, несмотря на многократные уроки и погибели, все прет на нее, — равно сказывается и то, что Россия зарится, алчет, вожделеет чужеземца, чтоб было кому поглубже пропахать ее, возделать основательно, т. е. глубоко и педантично (от латинского pes-pedis — тяжесть, нажим, шаг), а не шаляй-валяй, шалтай-болтай, на авось да небось И всех в себя принимает и понимает (вот та всевосприимчивость русского народа, всепонимание им чужеземцев и всесимпатия, о которой говорил Достоевский в речи о Пушкине как о национальной черте это от повадливой стороны в сущности России, восприимчивость-влагалищность) всем место и работа найдется И многие немцы (т. е. «не мы» и «немые» — немовные» от «мова» — слово) заманиваются и складывают здесь рассудительную головушку, обучая россиян твердости, основательности, прямолинейности — там, где уповают все на кривую, что вывезет (А «кривая», в отличие от прямой, — есть полуболт-полувтулка, нечто оженствленное, с ямочкой, так же как и курносый нос русского мужичка ведь нос — символ и представитель фалла А здесь он — со впадиной, полувлагалищем) И чужеземец дает прикурить мать-сырой земле продраит ее, пропесочит, так что взвоет она (как плачут в пике сопроницания), желанно оказывается ей страдание (страсть), чего свои-то ей принести не могут, а все лишь голубиную жалость (как Обломов Ольге Ильинской, что все-таки ушла к Штольцу, но у него тосковала по другом) И время от времени именно ей нужно, чтоб стонала русская земля, как про это сладострастно еще в «Слове о полку Игореве» написано или в «Слове о погибели Русской земли» Не погибает она в этом, а омоложается. «И лишь румяней стала наперекор врагу» Полезен ей этот массаж и прижигание иноземной тверди и жара (меча и огня) — того, чего как раз не хватает ей, земле рыхлой и сырой (мать-сыра земля), при не твердом и не огненном, а ветренно-воздушном свято-духовном народе Потому так славны защитные войны в России и главное, чем гордится русский народ, что русского солдата никто не побеждал Потому такой фетишизм по отношению к машине, технике и государственному аппарату в России вера в то, что они (и «там») знают свое дело, — и некритическое доверие, самоотдача и благорасположенность может, ты, Петенька (Петр I), или ты, Емелюшка (царь хороший), или ты, Николашка (9 января 1905 г.), меня, наконец, упользуешь?.. И несмотря на все разочарования, поменяв и прогнав много мужиков, русская баба, встретив нового, как в первый раз простодушно, наивно и чисто надеется и отдается — и несть ее вере меры и конца — и не будет. И вот этого, например, восприняла на лоно — красивого усатого черного грузина — единственный народ самцов и рыцарственности на территории России: Джугашвили ей, как Черномор Людмиле, нужен был. И стал он, «Имя-знамя» — всеобщий представительственный Фалл, на Руси править. Оттого так легки в России разводы — перемены мужиков — ибо все ведь на время по жалости! — и быстро забывает своего прежнего Душечка, привязавшись к другому и начав с полной отдачей проповедовать то европейское просвещение, то православие, то еще что

Но пора и честь знать: не все в нужде да долготерпении с мужиком, государством, аппаратом возиться; не все и в жалости-сочувствии-сострадании мужичка — народ свой — укачивать и в тянучке и ожидании век вековать. Надо ж хоть раз в жизни и страсть испытать: погулять — разгуляться, а там и в омут (Катерина, Анна, Леди Макбет Мценского уезда). Но то же и в истории — в «минуты роковые», когда семя и кровь1 льется, и судороги и стенания прокатываются по Руси. Особенно сущность России — женщины проявилась во время Смуты. Здесь первое и начальное — небывалый нажим и насилье законного супруга — царя и государевой власти: садист и сладострастник Иван Грозный кровью, как семенем, полил Россию. Тут же ее стали жутко теребить на местах передачами поместий — от бояр — опричникам; очаги язв и беспокойств, зуда и возможных пожарищ от трения образовались. ! — В то же время эту-то воспаленную землю стали огораживать: прикреплять мужичков-клещей к все одним и тем же местам — «крепостное право». Борис Годунов отменил Юрьев день, т. е. — ту отдушину, миг, когда вспархивали, могли срываться с мест — и Русь могла испытать долгожданное проветриванье: дух буквально перевести. Тут-то и произошло (от закупоренности) естественное самовоспламенение: пошли пожарища, взрывы, бега, разбой — на меже насилия и воли, и вспыхнула страстная жажда воли: Русь теперь хочет с мужичком своим, с народом погулять, отдохнуть от законного супруга! И то закону-то всего без году неделя: полвека только, как царством-супругой стала Россия. И пошли народные движения, бега, разбой и казачество. И недаром произошло такое слияние блатного и чужеземца в единый персонаж: Тушинский вор — Гришка Отрепьев, расстрига, он же царь русский [110] Недаром еще в «Слове о полку Игореве» битва сравнивается со свадьбой: «Ту кровавого вина не достаточно тут пир докончаша храбрии русичи; сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». - 21.1.86 — Дмитрий — но Лжедмитрий (шутовской ряженый царь: любовник, переодетый супругом) — и ввалился в Россию и на чужеземных польских пиках, и с помощью разбойного люда и казачества

И Россия — баба в редком для себя разгуле, как на страстной неделе своей, самозабвенно вопияла: «Да здравствует Царь Дмитрий Иванович!» Верно угадал это Пушкин. А то, что будто «народ безмолвствовал», — приписал уж позднее царедворец лукавый Жуковский-Шуйский

Но это соединение иноземного нашествия и народного восстания — постоянно типично для России. Ярчайший еще пример: империалистическая война, переросшая в революцию и войну гражданскую. А до этого репетиция этого: русско-японская война и революция 1905 года. Там — поп Гапон и лейтенант Шмидт — немец, потом марксизм (из Германии учение) и евреи-социалисты соединились с народным, крестьянским разгулом и вольницей. Парадигма привоза варяга и в частушке: