Стивен Иссерлис - Всякие диковины про Баха и Бетховена

Но примерно тогда же произошло одно приятное событие: к ним в гости пришёл некий молодой человек и всё семейство Шуманов его полюбило. Дети любили его за то, что он вдруг ни с того ни с сего начинал проделывать на перилах лестницы невероятные акробатические трюки, заставляя их замирать от восторга. Родители тоже его полюбили: Роберт — потому, что молодой человек был редкостный композитор, да ещё и увлечённый поэтическими фантазиями (как он сам в его возрасте). Клара же — потому, что он был редкостный композитор и… редкостный красавец. Этого молодого человека звали Иоганнес Брамс, и он стал великим композитором — настолько великим, что следующая глава будет целиком посвящена ему. Но тогда Брамс только начинал, и именно Шуман первым распознал его гений. В свою очередь, Брамс и их общий друг Йозеф Иоахим, знаменитый скрипач, который и познакомил Брамса с семьёй Шуманов, оказали Роберту и Кларе большую помощь, когда для тех наступили тяжёлые времена. А эти тяжёлые времена были уже не за горами.

Один художник примерно в это время нарисовал портреты Брамса и Шумана. Брамс очень хорош собой: такой чувствительный юноша с почти детским лицом. Ему уже двадцать лет, а голос у него ещё полностью не установился, да и бриться ему пока практически не надо. Шуман, напротив, выглядит ужасно: он толстый, глаза у него очень странной формы и он явно чем-то обеспокоен. (В нижней части картины написаны ноты скрипичной партии из вступления к медленной части его Первого фортепианного трио — это одно из самых грустных сочинений Шумана, оно похоже на звуковой портрет депрессии и одиночества.) Его странность переставала быть простой эксцентричностью. Шуман начал слышать голоса, звучавшие у него в голове. Иногда эти голоса пели прекрасную музыку. Однажды Шуман встал посреди ночи в полной уверенности, что ангелы продиктовали ему великолепную мелодию. Он записал её и начал на основе этой мелодии писать пьесу. Это трогательная, нежная пьеса, наполненная грустью расставания; странно только, как он не заметил, что «ангельскую» мелодию сочинил он сам несколько лет назад и уже не один раз использовал.

Ужасная правда состояла в том, что Шуман терял рассудок. Иногда голоса у него в голове становились отвратительными. Они внушали Шуману, что он страшный грешник и плохой композитор, они играли ему жуткую музыку. Он начал бояться, что в приступе безумия может совершить что-нибудь ужасное, а однажды, хотя Шуман и находился всё время под пристальным наблюдением, ему удалось ускользнуть из дома и добраться до реки Рейн, которая течёт через Дюссельдорф (эта река вдохновила Шумана на создание «Рейнской симфонии» — одного из его самых знаменитых произведений). Почти за двадцать лет до этого во время ссоры с Кларой он пригрозил, что выбросит подаренное ею обручальное кольцо в Рейн и сам бросится в реку вслед за ним. Теперь Шуман выполнил свою угрозу. Сначала он бросил в воду обручальное кольцо — во всяком случае, так считается, хотя никто этого не видел. Но кольцо в тот день действительно пропало да так и не нашлось. Мы знаем, что случилось потом: Шуман перебрался через лодки, которые образовывали мост, и бросился в ледяную воду. Его заметили рыбаки и поспешили вытащить. Шуман попытался броситься обратно, но рыбаки были сильнее, и в конце концов они отвели его домой, пробираясь сквозь весёлую карнавальную толпу. (И снова: что за печальная ирония судьбы! Одно из самых знаменитых произведений Шумана называется «Карнавал» — это жизнерадостная пьеса для фортепиано.) Дома Шуман немного успокоился и даже закончил вариации на «ангельские» мелодии, которые начал за несколько дней до этого, но он действительно был в отчаянии. Наконец он принял решение. Он отправится в психиатрическую клинику. Клара умоляла не оставлять её, но Шуман сказал, что должен это сделать, что скоро выздоровеет и вернётся.

Итак, в сопровождении двух санитаров и врача Шуман забрался в запряженную лошадьми карету и покинул свой дом, не попрощавшись ни с Кларой, ни с детьми, которых ему больше не суждено было увидеть.

Лечебница находилась довольно далеко от Дюссельдорфа, в маленьком местечке Эндених, рядом с Бонном (городом, где родился Бетховен). Шумана привезли туда в ужасном состоянии — он был уверен, что его жена умерла, кричал до хрипоты и считал себя жертвой заговора. Но через несколько месяцев он постепенно успокоился и ему стало значительно лучше. Иногда он чувствовал, что мог бы вернуться домой, однако вскоре обнаружил, что одно дело попасть в лечебницу по собственной воле, а вот выбраться из неё — совсем другое. Прежде всего, даже чувствуя себя намного лучше, Шуман был не вполне нормальным — да он никогда и не был нормальным — и временами по-прежнему впадал в безумие. Доктора поохали и повздыхали, изучили анализы, посовещались и решили повременить с его выпиской.

Какая кошмарная ситуация для всех! Клара, должно быть, ощущала себя ужасно виноватой. Её чувства были сложными, чтобы не сказать больше. Она не могла навещать Шумана, во всяком случае, доктора настоятельно советовали ей не делать этого. Она, вполне вероятно, очень хотела, чтобы Шуман выздоровел и вернулся. Но в то же самое время она, наверное, боялась, что Шуман опять станет буйным, если его отпустят слишком рано. К тому же теперь Клара могла разъезжать с концертами, о чём она всегда мечтала и от чего пришлось бы отказаться, вернись Шуман домой. Была и ещё одна сложность — Клара влюбилась в Брамса, а Брамс в неё. Что касается Брамса, то он, по-видимому, места себе не находил: он был предан Шуману (ему в числе немногих иногда дозволялось его навещать), но он был влюблён в жену Шумана. Что за безумное смешение страстей!

Но хуже всего было, конечно же, Шуману. Он жил в одиночестве в двух маленьких комнатушках, всеми покинутый и оторванный от семьи, друзей и музыки — можно сказать, от жизни. Шуман называл себя так: «Роберт Шуман — почётный член Небес». Живой мертвец. Он немного сочинял, в основном фуги на манер Баха, что всегда помогало ему навести порядок в голове, но потом рвал ноты, уверенный в их полной никчёмности. Время от времени Шуман играл в лечебнице на фортепиано, однако тот, кому довелось слышать его игру, потом рассказывал, что это было ужасно и напоминало сломанную машину, которая пытается работать, но может только судорожно дёргаться. Иногда Шуман впадал в буйство: он кричал и грозился запустить стулом в санитара. Часто было невозможно понять, что он хочет сказать, — красноречием он никогда не блистал, но теперь его речь и вовсе превратилась в невнятное мычание. Если Шуман не писал фуги, он пытался навести порядок в голове, составляя алфавитные списки географических названий. (Может быть, Шуман вспоминал старую адресную книгу своего отца?) Он настолько отдавался этому занятию, что не обращал никакого внимания на посетителей. В общем, Шуман больше не мог общаться с людьми.