Кристофер Райт - ОКО ЗА ОКО Этика Ветхого Завета

Таким образом, хоть понятие парадигмы и включает в себя определение, или озвучивание отдельных принципов, оно не сводится исключительно к этому. Отношение к Израилю или Ветхому Завету как к нравственной парадигме побуждает нас постоянно оборачиваться к строго заданной реальности текста Библии и мысленно жить с Израилем в его мире («обитая в тексте»), прежде чем посмотреть на такую же строго заданную реальность нашего мира или вообразить, как парадигма бросает вызов нашему нравственному решению.

В заключение: предложенный парадигматический метод не может претендовать на какую–либо новизну. Мне представляется, что он вполне соответствует тому, что мы находим в Библии. В Ветхом Завете мы многократно наблюдали, что израильский опыт освобождения — исход — работает как парадигма для различных социальных и нравственных обязательств, возложенных на них. Даже в древнем Израиле это не было вопросом буквального подражания или копирования: Израиль не мог воссоздать исход, разделение моря и прочее для каждого нового социального контекста. Но исход, который отражал характер Господа, несомненно, был парадигмой, призывающей отреагировать на угнетение определенным образом.

Возьмем, к примеру, притчу, рассказанную Нафаном Давиду (2 Цар. 12, 1–10). Сила риторики Нафана состоит в том, что он заставляет Давида поверить, будто он судит реальный случай воровства. Давид принимает решение на основании известного закона: вор (даже если отвратительность поступка заставляет Давида воскликнуть, что он заслуживает смерти) должен возместить за свою кражу вчетверо (Исх. 22, 1). Но затем Нафан использует эту историю как парадигму: «Если таково твое решение на основании этого закона, то сколь большего осуждения заслуживает твое поведение? Если ты, царь, считаешь, что укравший овцу достоин смерти, как думаешь, какой участи заслуживает укравший жену?»

Или возьмем одну из самых известных когда–либо созданных повествовательных парадигм — притчу Иисуса о добром самаритянине (Лк. 10, 30–39). Она вошла в нравственное сознание не только христиан, но и целой культуры, которая выросла на евангельских повествованиях. Здесь интересно отметить две вещи. Во–первых, Иисус рассказал историю как ответ на вопрос о значимости и применении определенного закона — «возлюби ближнего как самого себя» (Лк. 10, 27). Таким образом, повествование, хоть и выдуманное, воплощает закон в парадигматическом аспекте. Во–вторых, Иисус заканчивает беседу многозначительной фразой: «и ты поступай так же». Мне кажется, что это суть того, что я подразумеваю под парадигматическим подходом. Очевидно, Иисус не имел в виду, что молодой законник, задавший ему вопрос, должен нанять осла, купить масло, вино, и все, что необходимо для оказания первой помощи, позаботиться о деньгах для дружелюбных хозяев гостиницы, и немедленно отправиться на дорогу к Иерихону искать жертв разбоя. Слова Иисуса не означали «иди и делай все то же самое». Они говорили о следующем: «Иди и живи так, чтобы твоя жизнь отражала такую же жертвенную и преодолевающую преграды любовь к ближнему, которую иллюстрирует мой рассказ. Это и означает повиноваться закону».

И для нас, христиан, евангельские повествования о жизни Иисуса также предстают в виде парадигм. Евангелия настаивают, что Иисус был человеком, который жил, строил отношения, путешествовал и обучал так, как представлено в рассказах о его служении. Он призывал своих учеников следовать за ним, и Новый Завет различными способами повелевает нам равняться на него (напр., Еф. 5, 2; Флп. 2, 5; 1 Пет. 2, 21 и далее). Но в истории христианства эти призывы редко воспринимались как приглашение к буквальному подражанию всем деталям (как, например, подробности жизни Мухаммеда становятся обязательными для его последователей). Мы не считаем необходимым быть плотниками, носить цельнотканую одежду, жить жизнью странника, не имеющего дома, или проповедовать с лодок. Новый Завет подразумевает нечто более важное в призывах быть подобными Христу.

Однако, с другой стороны, не следует рассматривать евангельские повествования о жизни Иисуса как неуместные для формирования этики, обращая внимание исключительно на его учение (или, что еще хуже, расценивать это учение как вневременные нравственные принципы, которые, как утверждают, Иисус оставил в наследие человечеству). Потому что именно жизнь Иисуса подтверждала его учение, и тем самым приводила в замешательство его врагов, вынося приговор пародии на справедливость, существовавшей в том обществе. Скорее мы склонны подсознательно использовать в своих нравственных решениях пример Иисуса как парадигму, стремясь перейти от того, что Иисус действительно делал, к тому, как Он, по нашим представлениям, поступал бы в нашей, совершенно иной, ситуации. Его образ и характер его жизни, включающий его дела, взаимоотношения, ответы, притчи и другие поучения — становится для нас образцом, или парадигмой, благодаря которой мы испытываем наше уподобление Христу. Один ученый описал этот нравственный отклик на жизнь Иисуса как «определенную универсалию». [47]Он предлагает метод аналогии, очень близкий к тому подходу, который предлагаю я:

Особенное построение элементов в религиозном оригинале служит парадигмой, примером, прототипом и прецедентом, направляющим действия и мотивы христиан в новых ситуациях. Поскольку библейские образцы составляют прочное ядро с неопределенным, неоконченным измерением, нравственный отклик может быть одновременно творческим и точным. Мы используем образец по аналогии, потому что переходим от узнаваемого облика в первом случае к новым ситуациям с определенными ограничениями… Аналогическое воображение требует творческого перехода, потому что, подобно исходу и вавилонскому пленению, евангельские события и поучения — это исторические прототипы, а не мифические архетипы. Парадигма — это нормативный пример важной структуры, который всегда имеет неопределенное, неоконченное измерение. [48]

И, наконец, в посланиях есть примеры парадигматического употребления ветхозаветных текстов. Павел, например, может использовать историю манны в пустыне, чтобы побудить к равенству и справедливому распределению материальных благ среди христиан (2 Кор. 8, 13–15). Или же он может использовать закон, заботящийся о благополучии трудящегося вола, чтобы утвердить право трудящихся пасторов и миссионеров на финансовую поддержку (1 Кор. 9, 8–12).

Обобщим то, что мы узнали из этой главы о важности социального ракурса ветхозаветной этики. Когда человечество решило восстать против Бога и впало в непослушание, высокомерие, соперничество и жестокость, ответом Бога было не просто спасение отдельно взятых людей для некоего бестелесного существования на безопасном расстоянии от проклятой планеты. Бог решил вызвать к существованию на земле и в истории сообщество, которое бы отличалось от окружения, и через которое он в итоге принес бы благословение искупления человечеству в целом. Уже в истории происхождения этого сообщества в книге Бытия мы видим нравственную задачу. В мире, который идет путем Содома, избранный народ должен был следовать путем Господним, творя правду и справедливость. Путь Господень был им ясно показан посредством великих деяний в их истории, в частности, исхода. В дальнейшем сообщество было сформировано законом, данным у Синая, и прочими традициями их веры: пророками, учителями мудрости, псалмопевцами, историками и так далее. Все это было задумано не только для Израиля или для того, чтобы Бог был доволен. Напротив, Израиль — избранное общество — с самого начала был задуман как парадигма или модель для народов, демонстрация того, каким Бог хочет видеть все человеческое сообщество. Так надо расценивать и наше спасение: ожидается, что мы будем использовать социальные модели и законы ветхозаветного Израиля для принятия решений в области социальной этики в своем мире.