Сергей Хоружий - Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011

Черашняя Д.И.:Происходит предсмертие. И это концентрированный момент «расширенного часа», который вбирает в себя всё.

Богданова О.А.: Но люди ведь на протяжении миллионов лет умирали. А как-то более конкретно можно сказать, с антропологической точки зрения?

Черашняя Д.И.:Каждый умирает по-своему. Это ведь художественный текст, здесь не люди, а образ лирического героя.

Богданова О.А.: Я понимаю, но в антропологическом смысле что здесь воплощается?

Хоружий С.С.:По-моему, здесь просто нет такого пласта.

Богданова О.А.: Он же говорит о себе, о своей человеческой судьбе.

Черашняя Д.И.:Вы хотите говорить биографически?

Богданова О.А.: Нет, не биографически. Меня интересуют отношения с Богом, с судьбой, со смертью.

Хоружий С.С.:В его концептуализации эти ваши слова с больших букв играют другую роль. Они не эксплицитные вехи его концептуализации. Это собственно содержание стиха и есть.

Щукин Д.: Есть ситуация, когда поэт говорит не за себя, а за всех. Он даже может быть не согласен с тем, что он говорит за всех. Но другая ситуация — когда он при этом выражает свою личность.

Черашняя Д.И.:Что значит свою личность? Его личность как раз такова, что он вбирает в себя всех. Этим он отличается и от Пастернака, и от Цветаевой.

Щукин Д.: Это полный от отказ от своего мнения?

Черашняя Д.И.:Все дело в том, что мы говорим о «Стихах о неизвестном солдате». Здесь очень мало земного. В других стихах будут элементы автобиографизма, будут элементы, когда поэт говорит от себя лично. Но в данном случае ничего такого нет, это момент предсмертия, когда всё отступает. И он расширяет этот момент через расширенное свое слово до охвата всего, что происходило на земле и до вбирания в себя всего этого. Он как личность невероятно расширяется. Я называю этого героя «Я-поэт», но он герой такого масштаба, который говорит за все человечество.

Реплика из аудитории: Может, поможет различение героя и поэта, которое, вроде, принято в литературоведении: герой действует и гибнет, а поэт воспевает происходящее.

Черашняя Д.И.:Может, но это весьма условно относится к Стихам о неизвестном солдате Мандельштама.

Ахутин А.В.: Этот спор несколько удивителен для меня, потому что поэтическое слово всех спорящих сторон воспринимается как средство для чего-то другого. Один выражает, другой воспевает, третий что-то личное устанавливает. Для поэтов, тем более Мандельштама, которого докладчик справедливо противопоставил Пастернаку, поэтическое слово — это способ бытия человека. Вот его антропологический смысл. Это не следствие, и не полупуть, не трансформация. Это то, что значит «быть человеком». Во-первых, это полное многоголосье. Да, Я — среди других голосов, но Я же — всё это многоголосье. А это возможно только в поэтическом слове. Во-вторых, в поэтическом слове открывается то измерение, которое в наших разговорах об антропологии как-то очень свертывается, а именно: историческое измерение. Человек онтологически историчен. История — это не некое недоразумение на время, это окончательное измерение его бытия. И, опять же, поэтическое слово так устроено, чтобы говорить нам о том, что значит «быть человеком». А также что значит быть человеком именно в отношении к вечности, к свету, к Богу и т. д. — но только так, как нам это раскрывает поэтическое слово. «Возвышенное», «верхнее» (коряво выражаясь) будет здесь, в поэтическом слове, а не где-то там.

Берлянд И.Е.: По поводу историчности есть интересная параллель с Данте, и вот в чем. В стихах Мандельштама, с одной стороны, идет речь о вечности, с другой стороны, это голос определенной исторической эпохи. То есть это голос современного поколения. И то же самое происходит у Данте. Практически все его персонажи — его ровесники, те события, о которых он говорит, это пережитые события. Но при этом речь идет о вечности. И то, что бытие человеческое исторично, с одной стороны, и поэтично, — с другой, делается особенно ясным в некоторых поэтических произведениях. К таким произведениям относятся и «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама.

Черашняя Д.И.:В дополнение к обсуждаемой теме: Мандельштам называл Данте «разночинцем 14 века». А про Виньона он пишет: «Он разбойник небесного клира, / Рядом с ним не зазорно сидеть…». Вийон сидел в тюрьме, а Мандельштам в 1937-м говорит, что «рядом с ним не зазорно сидеть»,

И пред самой кончиною мира

Будут жаворонки звенеть.

Мандельштам все время сближает исторические события разных эпох. Он говорит, что Данте избегал прямых ответов, потому что он жил в разбойничьем веке. Но и сам Мандельштам живет в разбойничьем веке. Так что его историзм — это не просто события истории, а формирование общего исторического и культурного пространства.

Берлянд И.Е.: Важно, что при сопоставлении поэты делаются равноправными с вечностью. История не устраняется, ничего не обобщается, а все делается равноправным.

Рупова Р.М.: Я очень люблю Мандельштама. И, конечно, это великий поэт и пророк в широком смысле слова. Но анализ его текста как текста сакрального у меня вызывает вопросы. Тут должна быть какая-то мера. Одно дело сакральный, богооткровенный текст, другое дело пророческий текст в поэтическом смысле. Делать такие выводы о пророчествах, какие у вас звучали, можно, как мне кажется, только с некоторой оговоркой.

Черашняя Д.И.:Я ни разу не употребляла слово «сакральный». Что Вы имеете в виду?

Рупова Р.М.: Так читают Библейский текст, взвешивая каждое слово. Мне кажется, что к поэтическому тексту такой тщательный подход не очень применим?

Черашняя Д.И.:В акмеизме каждое слово весомое, плотное. Сам Мандельштам говорит: «Это чудовищно уплотненная реальность». Это реальность — слова. Так с чем же нам работать? Как нам не выводить эту реальность в разные семантические поля? Мы и пытаемся это делать. Я понимаю вас, что иногда хочется любить, не объясняя. Б.О. Корман говорил: «Когда говорите о близких, выключайте анализ». И это правильно. В этом смысле не все хочется расшифровывать. Но я и не считаю, что все расшифровала.

Богданова О.А.: Я думаю, что этот вопрос может остаться открытым. На него нет ответа.

Черашняя Д.И.:Может быть и так.

Хоружий С.С.:Неясностей в дискуссии у нас не осталось и на этом пункте мы можем вполне «выключить наш анализ», унеся любовь к Мандельштаму. Поблагодарим еще раз докладчика.

Хоружий С.С.:Друзья, сегодня наш докладчик — Евгений Николаевич Ивахненко, заведующий кафедрой социальной философии РГГУ. Тема его доклада для семинара новая, но она, безусловно, принадлежит сфере наших интересов. В число антропологических эффектов, наблюдаемых в современности, входят эффекты, вызванные взаимодействиями человека с миром, им же и созданным. Здесь привычно возникает проблематика «обратных связей» человека и техники, человека и технологии, но в объявленном докладе поворот этой темы звучит интереснее. В артефактном мире существуют объекты особого рода — большой степени подвижности, у которых эффекты «обратных связей» на человека значительно сложнее. Они более развиты по сравнению с теми, что мы наблюдаем в ситуации с обычными технологическими объектами.