Илья Голенищев-Кутузов - Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

Взволнованной души сыздетства вечный лекарь,
Кто тень твою с моей в веках навек связал?
Мне помнится, что я в Михайловском бывал,
Как Дельвиг некогда и славный Кюхельбекер…

И пляшет пламя вновь. И плачет за окном
Борей осенних нив. Что ж, скоро снег и сани, –
Вот кружки пенятся весельем и вином,
Но сказку про Балду нам не доскажет няня.

С улыбкой верно ждешь: восторженный пиит
Громокипящие стихи возопиит.
Вот музы нежные склоняются. И странно

Поникла младшая, стыдясь сестры большой.
Замолк. Ответа жду. И крепнет голос твой,
И полны сумерки виденьями романа.

Эрато нежная, в кругу твоих сестер,
Не внемля им, ловил твой грустный лепет.
Полуопущенный любил невнятный взор
И сердца жаркого чуть ощутимый трепет.

Средь поздних цветников не раз тебя встречал
С улыбкою и скрытной, и томящей.
И лира плакала, и голос твой звучал,
К Нетленной Радости сквозь скорби уводящий.

Слезу твою мешала ты с моей,
От всех сокрыв фатой твоей печали,
Уста бескровные средь дедовских аллей
От ранних лет томили и ласкали.

Я не делил вакхических забав,
Восторгам их и тайнам безучастный,
Меня манил в святую сень дубрав
Далекий голос, девственный и страстный.

Томлением твоим теснилась грудь моя.
Невыразимые внимал душой сказанья
И несказанное пленял невольно я
В преобразах и мерных сочетаньях.

Зелень святая вечного лавра
Увенчает кудри мои.
Я победил и поверг Минотавра,
Вековечный ужас земли.

Пламенный воздух глотая жадно,
Извиваясь, он жаждал ожить.
Кончено. Где же твоя, Ариадна,
Путеводная тонкая нить?

Сколько погибло в бесцельном круженье!
Лабиринта немые рты
Их поглотили. В неравном боренье
Необорна мощь пустоты.

Кости хрустят под усталой стопою.
О, истлеет ли вечный мой лик?
Здесь умирал, поглощенный тьмою,
Их усталый слабеющий крик

Словно врата – незаметная дверца;
Осиянно, радостно жить.
Пал Минотавр. И от сердца к сердцу
Непрерывно – тонкая нить!

Вновь неизбежное встало и рдеет,
Не сорвется с уст моих стон.
Вот она в спутанном мраке алеет –
О надежда вечных времен!

Ветер, ветер задувает свечи.
Черны, черны тени ближних чащ.
В закоулки, в душу глянул вечер.
Музыка иль муз далекий плач.

Траурный тяжелый полог
Проницает звезд бессильный свет.
С полированных старинных полок –
Тени тех, кого уж нет.

Входят сны и шепчутся чуть слышно,
По углам синеют и дрожат.
Явь их странна. Словно балку мыши,
Скорби сердце гложут… и шуршат.

Спи, далекая. Во сне мы всё простили.
Над тобой склоняюсь, как в бреду.
Завтра, завтра в светлый час бессилий
Встретимся, не вспомнишь… и уйду.

О душа, твои безумны речи.
Жизнь – неверная любимая жена.
Душно, душно, ветер тушит свечи,
Звезды… души… Тишина.

Как пепла горсть, чиста моя печаль,
Как пепла горсть, легка.
Тоске тщедушной более внимать
Я не хочу,
Ни воплям исступленным
Отчаянья,
Ни бледному похмелью
Сомнения.
Довольно. Претворилась –
И на протянутых моих ладонях
Жемчужный пепел
Вижу,
Пепел дымный.
О ветер подневольный,
Развей души моей свободный дар, –
И в чащах,
Осенних, легкошумных чащах,
И в поле чистом, и на кручах дымных
Восстанут призраки испепеленных лет,
Беспамятных летейских берегов,
И скрытные приснятся людям сны,
Печальные и легкие…

Гроза прошла. Лишь на море, вдали,
Еще вскипают горькие пучины
И брызжут пеной, сокрушить не в силах
Стен византийских серое кольцо.
И ветхий город на утесах черных
Всё так же дремлет и сквозь дрему слышит
Романских колоколен тихий звон.
Еще душа полна стенаний
Ветров грозящих и строптивых волн
И ужасом рокочущего грома;
Еще тревожны в ней воспоминанья
Всех опьянений, буйств и мятежей.
Там волны бились, и мрачилась твердь,
И черный смерч порывисто крутился,
Как дервиш исступленный, возомнивший
Небесное с земным соединить,
И бледный парус судорожно бился,
И кормчий гибнул…
Сквозь виноградный трепетный покров
Гляжу я вниз с террасы вознесенной
На зыбкий склон, оливами покрытый,
На облака, на горные вершины
Бесплодных гор, где лепятся лишь сосны,
Зеленые и рыжие, как косы
Наяд приморья и нагорных вил.
Гляжу вокруг, и сердце бьется ровно.
Святить тишь; уединенье – благо.
Да, миновали ярости стихии,
И радость уцелевших совершенней.
Он устоял, мой стройный кипарис,
Убогого жилища сторож верный,
Окрест всех выше, и стоит омытый,
В лазури просветленной торжествуя,
Лишь содрогается от капель тяжких
Иль дуновенья стихнувших ветров.
Так суждено. И радостно мне думать,
Что я один стою пред бесконечным,
Где возрасти мне рок определил,
Как этот кипарис, и содрогаюсь
От трепета смирившейся стихии
Иль шелеста и шепота подземных
Ключей и душ, со мною сопряженных,
И молча жду губительных перунов,
Чтоб молнией оделся пленный дух,
И в преисподнюю огнем проникнул,
И снова вспыхнул беззакатным Солнцем.

Я давно не ведаю услады.
Дни изгнанья, чем вас помянуть?
Повторяю песенные лады,
Позабыв мой безотрадный путь.

Утихает ветер из Сахары,
На зубах еще хрустит песок.
Сонный город, призрачный и старый,
Забывает пламенный Восток.

Всё синей лазурный сон Ядрана,
Безнадежней кручи голых гор,
И душа раскрылась, словно рана,
И туманней утомленный взор.

– Я с моей тоской одна на свете.
– О душа, не сетуй, не спеши:
Видишь веер, бабушек наследье,
Из саратовской глуши?

Век прошел, как, баловень чембарский,
В Персию богатую влеком
Службою или хандрою барской,
Прадед мой покинул мирный дом.

И в сапфирных небесах высоко
Запылал над ним златой Коран, –
Он узнал томления Востока,
Жар и негу осиянных стран,

И тоску, и трепет караванов,
И базаров суету и лень,
И тихоглаголющих фонтанов
Влажную и радужную сень…