Эрих Соловьёв - Прошлое толкует нас

3. Точка зрения меньшинства не запрещается и может отстаиваться в любом собрании, если только оно не имеет характера нового плебисцита. Приверженцы этой точки зрения не должны терпеть никакого ущерба в своей карьере и престиже. [19]

4. Решения, принятые незначительным большинством, имеют статус временных постановлений. По истечении оговоренного срока они вотируются заново. Перерешение есть право разума и правомерный шанс меньшинства.

Но даже цивилизованный референдум ни в коей мере не является идеальной моделью народовластия. Главная беда в том, что в ходе прямого народного вотирования нельзя делать поправки и добавления к обсуждаемой форме закона. Решение здесь не вырабатывается, а скорее проштамповывается народом, как если бы он был чиновником: о действительном законотворчестве не может быть и речи.

Выявление этого коренного и неустранимого недостатка народных референдумов сыграло важную роль в критике всей концепции «прямой» демократии и в защите ее давней антитезы — идеи народного представительства .

Мысль о том, что наилучшей формой народовластия является правление народа, осуществляемое опосредованно , через доверенных лиц , была отчетливо выражена еще /425/ французским философом-просветителем Ш. Монтескье.

Принимая понятие народной воли, Монтескье трактовал его совершенно иначе, чем Руссо. Народная воля — не готовая данность и не субстанция, а скорее лишь искомое единство разнородных устремлений. Для его нахождения и формирования необходима ответственная, компетентная и систематическая законотворческая деятельность. Она должна осуществляться особым политическим органом — собранием народных представителей. Руссо прав, утверждая, что акт перепоручения народом своих законодательных полномочий содержит в себе рискованный момент отчуждения. И все-таки только благодаря этому акту народ может спастись от самоотчуждения, опасность которого была с трагической силой обрисована тем же Руссо: поскольку непосредственное народное самоуправление «невозможно в больших государствах и сопряжено со многими неудобствами даже в малых, то надо, чтобы народ делал через своих представителей все то, чего он не может сделать сам». [20]

Суждения Монтескье, порой совершенно наивные по мерке современной теории демократии, чрезвычайно интересны тем не менее в аспекте обсуждаемой нами темы «личность и право».

Монтескье утверждает персоналистски-юридическое понимание народного представителя. Последний мыслится как «квалифицированный гражданин», в котором отличительные качества всякой политически активной личности (гражданская честность, патриотическая обеспокоенность и юридическая компетентность) получают благороднейшее и образцовое воплощение. Чтобы опознать и выделить такого гражданина par excellence, не требуется никаких специальных познаний: для этого достаточно нравственного понимания людей — великого дара простолюдинов. «Народ, — пишет Монтескье, — обладает удивительной способностью выбирать не правильные решения, а тех, кто способен принять правильное решение, тех, которым он может доверить часть своего авторитета». [21]

Существует «угроза остаться в меньшинстве», в каком бы то ни было смысле. Всюду, где граждане оказываются перед необходимостью предусмотрительно угадывать возможное решение большинства и подгонять свои суждения под эту догадку, возникает опасность конформистской деформации народовластия, или перерождения демократии в охлократию. /426/

Тема выбора народного представителя с самого начала слита у Монтескье с темой преодоления местнической и групповой ограниченности. Депутат — не просто ходатай известной общественной группы, уполномоченный «проталкивать» ее особый наказ. Его призвание состоит прежде всего в разумном толковании общенациональных проблем. На народного избранника, замечал по этому поводу Б. Н. Чичерин, «возлагается здесь не исполнение частной воли доверителя, а обсуждение и решение общих дел. Он имеет в виду не выгоды избирателей, а пользу государства». [22]

Отсюда делается понятным и другой, не менее значимый поворот проблемы. Трактуя депутата как идеально-типического гражданина, Монтескье и его последователи решительно выступают против устойчивого (до наших дней дожившего) предрассудка, восходящего к эпохе сословного представительства. Привычно думать, будто в законодательном органе интересы аристократии лучше всего выразит дворянин, интересы крестьян — крестьянин, а интересы рабочих — рабочий. Уже ученик Монтескье Сийес понимал, насколько недемократичен подобный образ мысли. Подменять представительство по признанному гражданскому достоинству представительством по социальному происхождению значило бы превратить законодательное собрание в поприще групповых эгоизмов. Единственным основанием для предпочтения того или иного кандидата должны служить его программа и нравственный облик. Лишь в этом случае можно ожидать, что народный представитель, с одной стороны, будет неукоснительно (то есть не по врожденной склонности, а по депутатскому долгу) отстаивать интересы тех, кто его делегировал, а с другой — никогда не поставит эти интересы выше общенациональных потребностей.

При своем рождении на свет идея народного представительства была тесно связана с одним из самых глубоких измерений личной свободы. Предполагалось, что в акте выбора граждански достойного поверенного индивид реализует свою внутреннюю независимость по отношению ко всякой преднайденной общности (корпорации, цеху, сходке, толпе и т. д.). В программе и поведении предпочитаемого кандидата каждый вотирует нечто собственное, личное, и притом такое личное, которого он прежде не осознавал и, возможно, не смог бы усмотреть никаким иным /427/ способом. В этом смысле борьба кандидатов за признание избирателей служит политическому пробуждению и персонализации народной массы. Выбор депутата есть одновременно и выбор голосующим себя самого, то есть собственного, коренного и устойчивого интереса.

Лишь учитывая это, можно понять, почему во Франции 1788–1789 годов идея народного представительства стала первоистоком еще не виданного политико-юридического энтузиазма. Титул парламентария заслонил все чины и ранги (один маркиз, заигрывавший с народом, утверждал даже, что «народный представитель» — это куда аристократичнее, чем «маркиз»). Обсуждение кандидатур и составление депутатских наказов ввергло нацию в состояние хронического недосыпания. Перепоручение своей воли другому вовсе не воспринималось как ее отчуждение; никого не тревожило, что депутат, «призванный к участию в политических делах, приобретает известную долю власти и тем самым становится выше своих избирателей». [23]Напротив, каждый видел в этом возвышении залог политической значимости своего поверенного и Tожидал удовлетворения собственных граждански-политических притязаний прежде всего от объема тех правомочий, которые народные представители будут иметь в отношении монарха и правительства. Сам избиратель уже не лилипут, если его делегат встанет перед королем в рост Гулливера. Выдвижение достойных, «нобилей нации», в Генеральные штаты переживалось как акция, благодаря которой любой, даже самый маленький человек, поскольку он все-таки имеет волю и самостоятельное суждение, наконец-то получает возможность воздействовать на страну, на человечество, на самое всемирную историю. О конкретных инструментах воздействия избирателей на своего депутата, о прозе процедур и регламентов рассуждали наспех. Вскоре об этом пришлось сожалеть.