Эрих Соловьёв - Прошлое толкует нас

Не прошло и года с момента созыва Генеральных штатов, как революция заставила вспомнить тревожные предупреждения Руссо о возможности отчуждения, заключенной в любом представительстве. В конце 1789 года Национальное собрание отменило все «связующие инструкции» (наказы) и право отозвания депутатов избирателями. Депутатский корпус отторг себя от уполномочившей его нации. Началось правление «именем народа, /428/ ради народа, но без народа», получившее завершение в системе якобинского террора. Это был самый горький и самый поучительный урок, который теория представительного правления получила в школе истории.

***

Современная парламентская демократия представляет собой композицию («подвижный синтез») обеих вкратце обрисованных мною версий народовластия — представительной и плебисцитарной. Известно не менее ста моделей парламентского правления, но все они покоятся по крайней мере на трех общих правилах, которые с полным основанием можно причислить к важным достижениям человеческой цивилизации.

1. Представительное начало доминирует над плебисцитарным. Органы «прямой» демократии (референдумы, митинги, манифестации и т. д.) действуют в рамках законов, устанавливаемых верховным выборным органом.

2. Известные принципы, формулируемые в конституции (это относится прежде всего к основным правам человека, ныне находящимся под защитой соответствующих международных деклараций), принимаются в качестве неперерешаемых: ни в парламентском, ни в плебисцитарном порядке.

3. Предствительные и плебисцитарные установления не только дополняют, но и лимитируют друг друга.

Важнейшим результатом этого взаимоограничения и является правовая защита каждой личности в ее status politicus, то есть как публицистически активного субъекта, оказывающего воздействие (пусть опосредованное, отдаленное, минимальное) на реальный процесс законотворчества.

Так, например, опасность полного растворения личности в плебисцитарной акции (скажем, в стихии так называемой «митинговой демократии») предотвращается правилами организации плебисцита, которые исходят от депутатского корпуса. Опасность же полного отчуждения депутата от избирателей блокируется такими инструментами, как избирательные наказы, периодические отчеты депутата, право его отозвания и т. д., а это, как нетрудно убедиться, средства из арсенала «прямой» демократии.

Система норм (законов, указов, распорядков, регламентов, наконец, неписаных этических правил), обеспечивающая правовую защиту волеизъявляющей личности, /429/ и есть, в сущности, то, что мы сегодня с почтительным трепетом новообращенных именуем демократической культурой .

Демократическое действие подчиняется известным формализмам. Но если формализмы бюрократические имеют стесняющий, инструктивно-предписательный характер, то формализмы, из которых слагается демократическая культура, являются эмансипирующими по самой своей сути. Цивилизованная демократия — это процедура на процедуре, это целая цепь тщательно, почти ритуально соблюдаемых условностей. Тот, кто стал бы оценивать ее по традиционной мерке схода, собора или даже первого рабочего Совета, скорее всего увидел бы здесь подобие «заседательской волокиты». Но в наши дни только она, эта кажущаяся волокита, способна обеспечить действительное равноправие личных волеизъявлений. Если бюрократическая культура — это инструмент для распространения «сверху вниз» уже готовой и завизированной истины, то культуру демократии следует уподобить своего рода улавливающему устройству, с помощью которого суммируются сигналы тысяч и тысяч автономных мыслящих датчиков.

Демократическое решение в идеале — это коллегиальная мудрость народа. Но раз так, то определение законов, правил, статусов и регламентов, обеспечивающих демократизацию политической жизни, является, говоря словами Канта, «условием возможности» любых оптимальных решений, касаются ли они экономики, социальной практики или отношения человека к природе.

***

Понятие правового государства — классический пример идеала. Нигде на земном шаре оно не реализовано «на сто процентов». Вместе с тем нельзя не видеть, что примерно с конца XVIII столетия мировое сообщество вступило в такую фазу, когда ни один из входящих в него «государственных организмов» не может безнаказанно игнорировать вызов или регулятивное значение «строгого права». Позволю себе выразиться еще более резко: последние два века — эпоха масштабных, впечатляющих, грандиозно чудовищных и все-таки тщетных попыток устранить понятие правового государства из социально-политического лексикона. Кто только ни силился низвести его до статуса кабинетной абстракции, либеральной фразы, /430/ исторически ограниченной иллюзии! Это делали философски-глубокомысленные приверженцы реставрированных монархий и бойкие адвокаты бонапартизма, глашатаи «германско-христианского духа» и вожди славянофильства, фанатики национал-социализма и неистовые ревнители пролетарской диктатуры. Идеал выстоял и обнаружил свою принципиальную неодолимость!

Перестройка, совершающаяся в нашей стране, — одно из значимых событий всемирной истории; на мой взгляд, она заслуживает этого титула прежде всего потому, что кладет конец самой упорной и самой затяжной попытке осчастливить людей на началах бесправия и тотальной идеологической подопечности. Чем бы ни окончился перестроечный процесс в плане экономическом и социальном, он уже необратим как акт многопланового политико-юридического отрезвления. Он ставит нас (людей, обеспокоенных прежде всего ближайшим будущим) в нормальное отношение к наиболее продуманному, наиболее конструктивному идеальному воззрению, выработанному прошлым. Это столь фундаментальное изменение в структуре сознания, что оно уже само по себе стоит любых материальных приобретений. Какие бы причуды хозяйственной эволюции ни ожидали нас впереди, на них можно ответить репликой, вложенной А. С. Пушкиным в уста скупого рыцаря: «С меня довольно сего сознанья!»

Говоря так, я вовсе не собираюсь утверждать, будто за последние два-три года мы достигли высот правопонимания. Перестройка лишь правильно расположила нас по отношению к правовой проблематике, породила установку на юридическую цивилизованность. Что касается сколько-нибудь разработанной системы представлений о правопорядке, законности, правосудии, демократической дисциплине, то ее еще нет, и она не появится без серьезнейших усилий, направленных на политико-юридическое просвещение народа.

См. с. 185–208 настоящего издания.

См. с. 286–345 настоящего издания.