Александр Михайлов - Языки культуры

См.: Schaeder H. H. Goethes Erlebnis des Ostens. Leipzig, 1938; Idem. Der Osten im West-цstlichen Divan // Goethe. West-цstlicher Divan / Hrsg. von E. Beutler. Leipzig, 1943, c. 787–835.

См. книгу IV «Поэзии и правды» (BA 13, 134–153).

См. работы К. Моммзен: Mommsen К. Goethe und die Moallakat. В., 1960; Idem. Goethe und die 1001 Nacht. В., 1960; Frankfurt а. М., 1981.

Ср. новый русский перевод Н. Стефановича в кн.: Из классической арабской поэзии. М., 1983, с. 20–22.

См.: Wagner-Dittmar Ch. Goethe und die chinesische Literatur // Studien zu Goethes Alterswerken / Hrsg. von E. Trunz. Frankfurt a. M., 1971, S. 122–228; см. также примеч. 32. Debon G. Goethes Chinesisch-Deutsche Jahres- und Tageszeilen // Euphorion, 1982, Bd. 76, S. 27–57.

Когда Гёте говорит о персидских поэтах, он всегда отдает себе отчет в том, что им приходилось творить в трудных условиях, в борьбе с враждебными поэзии силами времени: «…мы будем вынуждены всячески восхвалять природные задатки позднейших поэтов Персии, на все лады восхищаясь ими, ибо, вызванные к жизни благоприятным стечением обстоятельств, они сумели побороть немало неблагоприятствований времени, избегали их воздействия, а то и преодолевали их в себе» (2, 26). Совсем иное соотношение благоприятных и неблагоприятных обстоятельств — в Индии: «…индийская поэзия… заслуживает восхищения, поскольку берет верх в конфликте с самой туманной философией, с одной стороны, и с самой чудовищной религией, с другой, благодаря счастливейшей натуре поэтов, и от философии и религии заимствует не более того, что необходимо для внутренней глубины и внешнего достоинства» (ВА 18, 130; 1818 г. — дата по ВА 18, 745). Более того, все индийское в глазах Гёте столь антипоэтично, что уже позаимствованной в Индии шахматной игры в соединении с так называемыми «Баснями Бидпаи» («Калила и Димна») «достаточно… чтобы положить конец всякому поэтическому чувству» (2, 25–26). А. В. Шлегель замечает в письме С. Буассере (26.1.1822): «Забавно, что старый господин намерен похвалить индийскую поэзию, но при этом упрямо стоит на том, что индийская мифология никуда не годится» (Goethe in vertraulichen Briefen seiner Zeitgenossen. B. — Weimar, 1979, Bd. Ill, S. 110). «В индийских сказаниях заключена бесконечная мудрость… — говорил Гёте Сульпицу Буассере (сентябрь 1815 г.), — только, читая их, нельзя смотреть на индийские изображения, потому что они сейчас же уничтожают и губят фантазию» (Goethes Gesprдche / Hrsg. von F. Biedermann. Leipzig, 1909, Bd. II, S. 343; Boisserйe Sulpiz Stuttgart, 1862, Bd. I, S. 281–282).

Упомянем прекрасную книгу Ганса Пирица о Гёте и Марианне фон Виллемер; эта книга соединяет исследование фактов с вдохновенным конст-' руированием — пример плодотворного заблуждения, какое уже не придется повторять другим: Pyritz H. Goethe und Marianne von Willemer. 3. Aufl. Stuttgart, 1948.

Свою поэзию Гёте называет «фрагментами великой исповеди» («Поэзия и правда», кн. VII; ВА 13, 307).

См. в «Разговорах с Эккерманом», 18 сентября 1823 г.: «Все мои стихотворения созданы на случай, они вызваны действительностью, и в ней — их почва и основа» (Goethes Gesprдche mit Eckermann. В., 1955, S. 62). Разъяснения в «Поэзии и правде» (ВА 13, 307) помогают преодолеть кажущееся противоречие.

Между более непосредственно-лирической «Природой-Натурой» и «Натурой», осмысляемой естественнонаучно и философски («Может ли обрести человек в жизни большее, нежели что Бог-Природа откроется ему?» — из стихотворения 1826 г.; ВА 1, 548), — в гетевском творчестве непрерывный переход: о том, какое богатство полнокровных материально-стихийных динамических интуиций заложено было с самого начала в гетевской «Природе» благодаря широко и внутренне свободно воспринятой герметической традиции, можно теперь судить благодаря новаторскому исследованию Р. К. Циммэрмана: Zimmermann R. Chr. Das Weitbild des jungen Goethe. Studien zur hermetischen Tradition des deutschen 18. Jahrhunderts. Mьnchen, 1969–1979, Bd. 1–2.

В посвященном лирике первом разделе его «Основных понятий поэтики» (Staiger E. Grundbegriffe der Poetik).

Так у Корффа вместо правильного «китайско-немецкие». Цикл этот как целое Корфф оставляет без внимания.

KorffH.A. Goethe im Bildwandel seiner Lyrik, Bd. II. Leipzig, 1958, S. 331.

Nebelschleiern. См.: Mьller Joa. Zum letzten Domburger Gedicht // Mьller Joa. Der Augenblick ist Ewigkeit. Goethestudien. Leipzig., 1960, S. 189. О понимании двух последних строк как вечера (стихотворение охватывает тогда, через отдельные моменты-состояния, весь день) см.: Kommerell Мах. Gedanken ьber Gedichte. 3 Aufl. Frankfurt а. M., 1956, S. 131–132; Mьller Joa. Zum letzten Domburger Gedicht, S. 191.

И. Мюллер почему-то не заметил этой конструктивной тонкости, а десять первых стихов считает одним придаточным предложением (Ibid., S. 189).

Staiger E. Grundbegriffe der Poetik. Mьnchen, 1972, S. 39.

Учение о цвете. Дидактическая часть, §§ 849–851 // Goethe. Werke Ausgabe letzter Hand. Stuttgart und Tьbingen, 1833, Bd. 52, S. 337.

ВА 1, 667; в несколько ином варианте — во «Введении» к «Дидактической части» «Учения о цвете»: Ibid., S. 6. См., в частности: Михайлов А. В. Глаз художника (художественное видение Гёте) // Традиция в истории культуры. М., 1978, с. 163–173.

Sonnenhaft (греч. helioeides); в прозе «Дивана» синоним — sonnenдhnlich (2, 16).

Debon G. Goethes Chinesisch-Deutsche Jahres- und Tageszeiten, S. 26.

Гюнтер Дебон критически рассмотрел и обобщил в своей новой работе (см. примеч. 6) литературу вопроса, сделав решительный шаг от частных, случайных, непринципиальных наблюдений к внутреннему смыслу гетевского обращения к китайской культуре, к отражению ее в самой форме стихотворений и в самом построении цикла: «В целом цикл соответствует китайскому художественному идеалу благодаря тому, что, начинаясь непретенциозно, он лишь постепенно раскрывает все новые красоты — чем более углубляемся мы в него» (S. 30, см. также S. 32); и все же Г. Дебон недостаточно учитывает общие предпосылки формои смыслосложения — в творчестве позднего Гёте. В более общем плане Г. Дебон, следуя за Ф. Роузенталом, чрезмерно сближает арабскую культуру с классической античностью, так что грань между «своим» и «чужим» в диалоге Гёте с восточными культурами перенесена у Дебона дальше на Восток. Гёте был бы искренне удивлен тому, что мир ислама «вплоть до самых интимных своих проявлений» все еще лишь продолжает античность (S. 5, 27).

Miklфs Р. Das Drachenauge. Einfьhrung in die Ikonographie der chinesischen Malerei. Leipzig, 1981, S. 191.

Так по крайней мере считал Гёте, сказавший Эккерману 31 января 1827 г. (время китайских штудий): «О Луне много ведется речей, но она не меняет пейзаж, свет ее мыслится таким, как дневной» (Goethes Gesprдche mit Eckcrmann, S. 287).*v

Miklфs P. Op. cit., S. 195–196.

Op. cit.

Гёте говорил Эккерману (18 января 1827 г.): «Я никогда не наблюдал природу ради целей поэтических. Но поскольку сначала рисование ландшафтов, а потом естественнонаучные занятия вынуждали меня наблюдать предметы природы постоянно и внимательно, я постепенно выучил природу на память — вплоть до мельчайших ее деталей, так что, если мне как поэту что-то нужно, все сразу же находится в моем распоряжении и мне не так-то легко ошибиться» (Goethes Gesprдche mit Eckermann, S. 265–266). В своих поздних ландшафтных стихотворениях Гёте не конструирует — но реконструирует пейзаж и чувство; за ними, за пейзажем и за чувством, безусловно стоит пережитая реальность, но у поэта нет иллюзии, будто переживание непосредственно перетекает в стихи, а кроме того, как уже говорилось, чувство тут не таково, 4To6biv поглощать собою решительно все.