Александр Михайлов - Избранное : Феноменология австрийской культуры

Характерно, что в то время как Гофмансталь и Шницлер, Краус и Музиль и другие австрийские писатели при всей своей несовместимости одинаково болезненно переживали итоги Первой мировой войны, падение «старой Европы» и гибель австро-венгерской монархии, Додерер и его герои гораздо легче, органичнее и «беспроблемнее» осваиваются с новыми историческими условиями; можно сказать так: Додерер и его герои слишком привязаны к вещественному, житейскому, бытовому слою жизни, чтобы перемены социально-политического порядка могли больно задевать их; они прилепились к стихийности вещей, к их малоподвижности, к запечатлевшемуся в бытовом укладе и уюте «венскому духу», они привыкли впитывать в себя вкус и запах этих привычных для себя вещей, погружаться в поднимающийся от вещей — словно пар над кастрюлей с вкусным кушаньем — поток ассоциаций, импрессионистически растворяться в рождаемых сладкими испарениями воспоминаниях и возбуждаемых ими ожиданиях, — их существование протекает ниже истории, и это объясняет неожиданность перспективы в романах Додерера со дна жизни, то есть от стихийно-вещной ее праосновы, от ее «бесцельного многообразия» (Die Dämonen. München, 1962. S. 486); для Додерера и его героев в конце концов все одинаково, все равно — великое и малое, далекое и близкое, все одинаково спроецировано на экран апперцепции, все пробуется на вкус и на ощупь, все в итоге одобряется. «Романист, — писал Додерер, это не историк своего времени, скажем en detail или через микроскоп, но он документально удостоверяет, что и, несмотря на историю, в его эпоху тоже были жизнь и наглядность» (von Doderer IL Tangenten. S. 81).

См., например: Ibid. S. 14, 64 ff., 96–98, 276, 282, 289, 294 u. a.

Cm.: Erinnerungen an Heimito von Doderer,/ Hrsg. von X.Schaffgotsch. München, 1972.

von Doderer IL Die Dämonen. S. 942.

von Doderer H. Tangenten. S. 317.

«Безграничность апперцепции за счет пропадающего эгоцентризма» // Ibid. S. 294).

«Анатомия мгновения» учит «постигать каждое волокно, ни одного не скрывая от себя, как тою нам всегда хочется» (Ibid.). «Па самой глубине жизни всегда царит мягкое животворное тепло, в котором прорастают зародыши ситуации, несмотря на то, что жизненные положения, в которых побывал человек в прошлом, оставили после себя в поверхностных слоях мертвую листву и сухостой» (Ibid. S. 286). И: «глубина снаружи. Кто ищет ее в колодезной скважине своего душевного мира (des eignen Innern), тот поступает слишком прямолинейно, и жизненные воды отступят перед ним. А что, если всего достигать изображением лишь реального, причем уже одно такое намерение еще дальше затолкнет сюжет и композицию в многолюдную толпу резвящихся и дерущихся между собою фактов?» (Ibid. S. 285).

von Doderer Я. Die Dämonen. S. 71.

Ibid. S. 1325; cp. S. 452.

Ibid. S. 1324.

Ibid. S. 1324.

Ibid. S. 345.

См. краткую и точную характеристику писателя: Weber D. Heimito von Doderer // Deutsche Literatur seit 1945 in Einzeldarstellungen. Stuttgart, 1970. S. 102–117.

Когда Томас Манн в своем эссе о Гёте и Толстом писал о «животном неистовстве» Толстого, о том, что «неприязненное отношение Толстого к органическому отмечено акцентом субъективной мучительности и страсти, акцентом, который потрясает», но что Толстой, несмотря на это, — «любимое детище творческой силы, органической жизни, так что нужно дойти до Гете, чтобы встретить человеческое существо, которому было бы «так же хорошо в его шкуре», как Толстому». Конечно, столь частое и несколько безответственное пользование словом «органическое» понятно для увлекавшегося философией жизни десятилетия (1922 год!) с его реставрацией всякой «органики», — однако «опьянейте органическим», «органическое благополучие» и т. д. — все это слова, которые попадают не в цель — в Толстого, — а бьют ниже цели и именно поэтому закономерно и естественно вызывают (коль скоро действие происходит в легенде!) дух писателя, которого тогда как писателя еще вообще не было, — вызывают дух Додерера! Не подняться до толстовской реальной действительности жизни — значит попасть в стихийность жизненного, в «аморфную» жизненную «органику». Сам Додерер вырастает из легенд философии жизни — теоретической, биологически-ориентированной, сопровождавшей его молодость, и практической, заключавшейся в венском культе жизненных удобств.

Печатается по изданию: Теория литературных стилей. М., 1977 С. 267–307.

Ehrlich II Die Musik-Aesthetik in ihrer Entwicklung… Leipzig, 1882. S. 70.

См. также работы автора по проблемам австрийской культуры XIX века: Искусство и истина поэтического в австрийской культуре XIX века // Советское искусствознание ’76. М., 1977. Вып. 1. С. 137–174 <���с. 135–169 наст. книги>; Варианты эпического стеля в литературах Австрии и Германии // Теория литературных стилей. М., 1977. С. 267–307 <���с. 170–209 там же>; Vorläufiges zur «Ahnfrau» // Grillparzer-Forum Forchtenstein. Eisenstadt, 1974. S. 103–132.

Hanslick E. Aus meinem Leben. 2. Aull. B., 1894, Bd 1. S. 32.

Cm.: JVinter E. Einleitung // Bolzano В. Ausgewahlte Schriften. B., 1976. S. 23, 29.

Hanslick E. Op. cit. S. 36.

Winter E. Op. cit. S. 25; Romantismus, Restauration und Fruhrealismus im österreichischen Vormarz. Wien, 1968. S. 243.

Hanslick E. Op. cit. S. 16.

См., например, предисловие к кн.: Hanslick E. Musikkritiken / Hrsg. von L. Fahlbusch. Leipzig, 1972. S. 5-17.

Kümmel W.F. Die Anfänge der Musikgeschichte an den deutschsprachigen Universitäten // Die Musikforschung. Kassel; Basel, 1967. Bd 20. S. 275.

Hanslick E. Op. cit. S. 304.

Ibid. S. 307.

Billroth Th. Wer ist musikalisch? / Hrsg. von E. Hanslick. 2. Aufl. B., 1896.

Ehrlich H. Op. cit. S. 67.

См.: Асмус В.Ф. Немецкая эстетика XVIII века. М., 1962. С. 285.

См. фундаментальный труд Ф. Зенгле, в котором широко разворачивается культурное содержание эпохи: Sengle F, Biedermeierzeit. Stuttgart, 1971 1980. Bds. 1 3.

Художественные заветы романтической эпохи своеобразно преломились в стиле работ выдающегося австрийского мыслителя Антона Гюнтера (1783–1863), чьи сочинения в конце концов оказались в «Индексе запрещенных книг», — в стиле с «диалогизацией» и «жанролизацией» всего изложения, далеко не романтического по содержанию и не поэтического по существу. Сейчас мы оставляем в стороне такое особое явление искусства романтической эпохи, как музыка Шуберта, «романтика — классика», по выражению В. Феттера, — она достигает зрелости уже в пору бидермейеровских культурных синтезов и в духе времени ориентируется на немецкую, наряду с австрийской, поэзию. Между тем именно музыка Шуберта — красноречивый пример того, как в подверженной всем романтическим веяниям и тяготениям музыке австрийского композитора сохраняются «объективные», то есть надличностные, общие, коллективные координаты смысла смысла, который высказывается и утверждается не от имени отдельной, и тем более одинокой, психологически противоречивой личности, но от имени целого и во имя целого, которое еще держит всякую личность при себе. И одиночество личности, и ее трагика — все это возможно, но среди всех прочих возможностей, без отождествления с чем-либо единичным авторского «я». Психологическое либо нарастает в глубине произведения, которое, становясь лирическим, не утрачивает четкости контуров, либо скрывается в монументальности целого. Одно — Неоконченная симфония, другое — Большая до-мажорная.